Эшафот забвения
Шрифт:
Дядя Федор чуть не сбил меня с ног:
– Ты приехала? Слава Богу, меня колотит всего… Это еще ничего, а Володьку Чернышева вообще в медпункт снесли, так ему плохо стало. Пришлось даже у Сереги водки хряпнуть, а ты же знаешь, не пью я без акцизных марок… Ты единственный среди нас здравомыслящий человек. Ты единственное здоровое начало… Здесь просто абсурд творится.
– Господи, дядя Федор, что здесь произошло? Что здесь происходит?
Дядя Федор попытался взять себя в руки и связно изложить происшедшее. В его интерпретации это выглядело так.
Съемки начались ровно в двенадцать (ты же знаешь нашего тирана!). Сегодня Братны был особенно в ударе, да и старуха работала как надо, даже лучше, чем обычно, ее просто перло (ты
А когда врубился свет, оказалось, что старуха умерла. То есть сначала не поняли, что к чему, суетились, Серега Волошко все проверил, переустановили один из юпитеров на контражур… А потом поняли, что-то не так. А не так было то, что старуха уже ни на что не реагировала. Ирэн тогда так страшно закричала – когда Братны подошел. Все думали, что она просто умерла, а потом оказалось, что ей всадили нож – сзади и под сердце. Она ведь на венском стуле сидела, а там спинка вся дырявая…
– Нож? – одними губами переспросила я дядю Федора.
– Ну а что же еще? Правда, никто не вынимал, побоялись. И вообще никакой крови не было. И все было тихо-тихо… Ну, сразу же со всеми истерика. Только Братны молчал. Ну, он-то понятно. В прострации человек, сидел и бубнил все время: “Я должен был предположить, что все так просто не закончится, я должен был это предположить…” Ну, и всякие оскорбления в адрес покойной и всех нас, козлов безрогих. Ты же знаешь его, Ева… Понять-то, в общем, нетрудно: одна актриса без вести пропала, с другой вот тоже неприятность… Хорошо, к тому времени уже Кравчук появился, он на начало опоздал, а когда свет вырубился, только в павильон вошел. Орать сразу начал – что это, мол, у вас там, ни на минуту нельзя группу оставить…. Он ведь, когда это случилось…. Когда все выяснилось, очень правильно все организовал, старая оперативная крыса. Место преступления оцепил, и прочие мелочи. Всех проверил, устроил личный досмотр… Никому даже в голову не пришло обидеться. Идиотизм, надругательство над здравым смыслом…. А ведь какое кино могло бы быть. А теперь – ни кина, ни группы. Затаскают.
– Почему – “затаскают”? – глупо спросила я.
– А ты не понимаешь? – Жалко сморщившись, дядя Федор посмотрел на меня. – Ведь убил кто-то из съемочной группы. Нас всех можно заподозрить. И мы друг друга можем заподозрить. В чем угодно.
– Это просто бред, дядя Федор! – Возможно, мой голос не прозвучал так убедительно, как хотелось бы Бубякину, и он посмотрел
– Почему же бред? Там и табличка горела над павильоном: “ТИХО! ИДЕТ СЪЕМКА”, никого из посторонних не было. Все свои, все родные и близкие, как вождь мировой революции в имении Горки.
– Федя, успокойся!
– Да я спокоен. Чего мне волноваться? Некоторые вот умно поступили: чем на работу ездить, потрахаться решили лишний раз. И почему у меня с утра ни на кого не стоит, тоже ведь мог бы тогда в постели кувыркаться… Сейчас все в другом месте кувыркаться будем. С подпиской о невыезде в зубах!
Теперь я начинала понимать, почему Бубякин так настойчиво вызывал меня на студию. Из всей съемочной группы пофартило только мне, я одна осмелилась прогулять смену, наплевав на жесткие инструкции деспота Братны. Такие штучки с фанатиком-режиссером не проходили: любой, кто не встраивался в рабочий график, изгонялся из группы с таким треском, что изгнание из рая Адама и Евы выглядело легким променадом, детским лепетом на лужайке. А теперь дядя Федор страстно хотел приобщить, подколоть к делу канцелярской скрепкой и меня. Он хотел разделить ответственность на всех.
– Ты драматизируешь ситуацию, дядя Федор! – Я попыталась успокоить его.
– Ни черта себе! В пятидесяти метрах на венском стульчике отдыхает труп, а я драматизирую ситуацию! Ее убили, ты понимаешь? Убили, когда в павильоне была уйма народу! Ты хоть это понимаешь?!
Это я понимала. Это я понимала, лежа под обломками своей собственной, идеально выстроенной версии. Бергман не была замешана в убийстве Александровой, она привела убедительные доказательства своей невиновности. Но если не Бергман – то кто? Кто с таким маниакальным упорством убивает актрис? Актрис одного режиссера, Анджея Братны, каннского триумфатора, новой любимой игрушки мирового кино. Кто-то из людей Братны, которых отбирал он сам, по каким-то только ему одному известным критериям, пользуясь только своей извращенной интуицией, следуя только своим правилам игры.
Правила игры, вот оно что.
Стоит только вспомнить продолжение записки: “…ЕСЛИ ВЫ БУДЕТЕ МОЛЧАТЬ И ДАЛЬШЕ, ЭТО НИЧЕГО НЕ ИЗМЕНИТ, НО ПРИДЕТСЯ МЕНЯТЬ ПРАВИЛА ИГРЫ”. Для Анджея это тоже было игрой, только игрой, он не отнесся к этому опереточному шантажу серьезно. Он вообще не посчитал это шантажом, скорее – еще одним намеком на соучастие еще одного человека, дружеским приветом, посланием к коринфянам. Тогда легко было подумать, что правила игры относятся только к формам шантажа, что в следующий раз он получит послание не в виде записки на факсе из лодзинской киношколы, а в виде гравировки на пальмовой ветви.
Возможно, я ближе всех подошла к истине, когда сказала, что записку мог написать и убийца, – и тогда правила игры относились к убийству.
Мы молчали, и правила игры были изменены.
Александрову убили в пустой гримерке, в полном одиночестве среди зеркальных створок. При включенных лампах дневного света. Бергман убили в павильоне, битком набитом людьми. В полной темноте, или в относительной темноте, – ее хватило, чтобы нанести точный удар. Возможно, Александрову действительно закололи шилом, но ей нанесли удар в грудь. Я не знаю, чем убили Бергман, но она получила удар в спину.
Правила изменены, но они являются зеркальным отражением друг друга. Так же, как Бергман и Александрова являются зеркальным отражением друг друга. Это не было похоже на почерк человека, скорее на руку провидения, которое решило примирить двух женщин таким жестоким, таким варварским способом.
– ..Ева! Что с тобой, Ева?! – Вот уже несколько минут дядя Федор что-то орал мне в лицо.
– Ничего… Все в порядке.
– Ты думаешь, что все в порядке? Ты юмористка! Все в порядке… Я не убивал ее, Ева, слышишь, ну подумай сама, зачем мне убивать, зачем мне светиться, ведь я же сижу на годе условно, меня Братны отмазал… Я не убивал, ты мне веришь? – Дядя Федор не мог остановиться.