Эшенден, или Британский агент
Шрифт:
Эшенден не мог не думать о том, как ему повезло, что он выкрутился из переделки, в которую попал этим вечером. Если бы его арестовали, а затем и осудили, то Р., пожав плечами, назвал бы его «треклятым тупицей» и незамедлительно приступил бы к поискам нового человека. Эшенден успел достаточно хорошо узнать шефа и ни на йоту не сомневался — слова о том, что попавшему в беду агенту ждать помощи со стороны не следует, были сущей правдой.
Мисс Кинг
(пер. Г. Косов)
Эшенден нежился в ванне, не без удовольствия думая о том, что ему, по всей видимости, удастся мирно закончить свою пьесу. Полицейские остались ни с чем, и, хотя за ним может начаться слежка, власти вряд ли сделают следующий шаг до того, как он хотя бы вчерне закончит третий акт. Но положение требовало особой осторожности, особенно в свете того, что всего две недели тому назад его коллега в Лозанне получил тюремный срок. Но и для излишней нервозности причин не было. Его предшественник в Женеве, видя, что за ним денно и нощно следят, и имея несколько преувеличенное представление о ценности своей личности, испытывал такое нервное напряжение, что его пришлось отозвать. Дважды в неделю Эшенден должен был отправляться на рынок, чтобы получить инструкции, которые доставляла пожилая крестьянка из Французской Савойи, торгующая маслом и яйцами. Она приходила вместе с другими торговками, и на границе их досматривали более чем поверхностно. Женщины пересекли рубеж на рассвете, и пограничники
Эшенден вздохнул, поскольку вода уже была не такой горячей. Он не мог дотянуться до крана рукой, и с помощью пальцев ног тот тоже не открывался (как следовало открываться хорошо отлаженной конструкции). Если же, чтобы добавить горячей воды, придется подняться, то он с таким же успехом мог вообще вылезти из ванны. С другой стороны, ему не удавалось вытащить ногой затычку, дабы слить воду и, таким образом, вынудить себя прекратить приятное времяпрепровождение. Для того чтобы проявить себя настоящим мужчиной и просто вылезти из ванны, ему не хватало силы воли. Многие говорили, что он обладает сильным характером, и Эшенден подумал, насколько часто люди делают поспешные выводы, не располагая для этого достаточным набором фактов. Им, например, никогда не доводилось видеть его в горячей и постепенно остывающей ванне. Тем временем мысли Эшендена снова вернулись к пьесе. Когда он, совершенно забыв, что вода в ванне стала едва теплой, изобретал забавные сцены и придумывал остроумные диалоги, которые, как ему было известно по собственному опыту, будут совсем по-иному выглядеть таковыми на бумаге или звучать с театральных подмостков, кто-то постучал в дверь. Поскольку ему никого не хотелось видеть, у него хватило силы не произносить: «входите». Но стук повторился.
— Кто там? — раздраженно крикнул он.
— Письмо.
— Входите и подождите немного.
Услышав, как открылась дверь спальни, он вылез из воды, обернул вокруг бедер полотенце и вышел из ванной комнаты. В спальне его ждал коридорный с запиской. От него требовался устный ответ. Остановившаяся в отеле дама приглашала его на игру в бридж после ужина. Под посланием по континентальному обычаю стояла подпись: «Барон де Хиггинс». Эшенден, мечтавший об приятном ужине в шлепанцах и халате, о хорошей книге в свете торшера, был готов ответить отказом, но затем до него дошло, что в данных обстоятельствах появление в столовой этим вечером стало бы с его стороны более уместным поступком. Нелепо было бы предполагать, что весть о том, что его навещала полиция, не распространилась среди обитателей гостиницы. В связи с этим следовало продемонстрировать всем гостям, что это не выбило его из колеи. В его мозгу промелькнула мысль, что на него донес кто-то из постояльцев гостиницы, и в этой связи имя бойкой баронессы не могло не всплыть в его памяти. Если его выдала она, то в его игре с ней в бридж можно будет усмотреть изрядную толику юмора. Эшенден попросил посыльного передать баронессе, что будет рад принять участие в игре, и неторопливо приступил к облачению в вечерний костюм.
Баронесса фон Хиггинс была австриячкой, которая, обосновавшись в Женеве в первую военную зиму, решила, что для нее будет более удобным перекроить свое имя на французский манер. Английским и французским языками она владела безукоризненно. Ее фамилия, звучавшая столь не по-тевтонски, была ею унаследована от йоркширского деда-грума, которого в начале девятнадцатого столетия привез с собой в Австрию князь Бланкенштайн. Дедушка сделал весьма приятную романтическую карьеру. На привлекательного юношу обратила внимание одна из эрцгерцогинь, и тот, прекрасно воспользовавшись представившейся возможностью, закончил жизнь бароном и полномочным министром при итальянском дворе. Его единственным потомком осталась баронесса. После неудачного замужества (подробностями которого она охотно делилась с окружающими) дама вернула себе девичье имя. Баронесса частенько упоминала о том, что ее дед служил послом, но никогда не говорила, что он когда-то был грумом, и Эшенден узнал эту пикантную деталь через Вену, поскольку по мере укрепления их дружбы счел необходимым выяснить кое-какие детали ее прошлого. Помимо всего прочего он узнал, что ее личные доходы не могут обеспечить того довольно расточительного образа жизни, которого баронесса придерживалась в Женеве. Поскольку перед ней открывались такие широкие возможности для шпионажа, можно было, не боясь ошибки, предположить, что одна из секретных служб прибегла к ее услугам. Эшенден считал само собой разумеющимся, что баронесса занимается примерно тем же делом, что и он. Это обстоятельство не могло не усиливать ту сердечность, с которой он к ней относился.
Когда Эшенден вошел в столовую, та была почти заполнена. Он занял место за своим столиком и, ощущая после всего того, что пришлось пережить, некоторую развязность, заказал для себя бутылку шампанского. Баронесса одарила его сверкающей улыбкой. Даме было уже за сорок, однако она оставалась изумительно красивой. Красота эта была ослепительной, хотя, возможно, чуть-чуть жестковатой. Баронесса была крашеной блондинкой. Ее золотистые волосы имели металлический блеск. Они были красивы, но отнюдь не соблазнительны. Эшенден с самого начала решил, что это вовсе не те волосы, которые вы хотели бы обнаружить в своем супе. У нее были прекрасные черты лица, голубые глаза, прямой нос и бело-розовая кожа, которая, на взгляд Эшендена, слишком туго обтягивала кости. Декольте дамы было весьма щедрым, а ее белый и довольно обширный бюст имел все качества мрамора. В ее облике не имелось ничего, что говорило бы о наличии той податливой нежности, которую некоторые чувствительные мужчины находят столь соблазнительной. Одевалась дама прекрасно, но ювелирных изделий почти не носила, и Эшенден, кое-что знавший о подобных вещах, пришел к заключению, что верховные власти, открыв для нее карт-бланш у портных, решили, что будет нескромно или не посчитали необходимым снабдить ее кольцами и жемчугом. Тем не менее баронесса была настолько яркой женщиной, что даже и без рассказа Р. о похождениях министра Эшенден решил, что одного ее вида достаточно, чтобы пробудить у любого мужчины, на котором она попытается использовать свои чары, чувство благоразумия.
Пока подавали ужин, Эшенден успел изучить взглядом сотрапезников. С первого взгляда казалось, что большинство собравшихся в столовой людей — старинные друзья. Женева в то время являла собой гнездо интриг, центром которых был отель, где остановился Эшенден. Здесь под одной крышей обитали французы, итальянцы и русские, турки, румыны, греки и египтяне. Часть из них просто бежали из родных стран, а некоторые, вне сомнения, представляли интересы своих правительств. Среди них находился и один из агентов Эшендена, по национальности болгарин, с которым он в целях пущей безопасности, находясь в Женеве, никогда не общался. Этим вечером болгарин ужинал с двумя соотечественниками, и через пару дней — если, конечно, его за это время не убьют — можно было ожидать любопытного сообщения. Среди ужинающих находилась маленькая немецкая проститутка, с голубыми глазами и кукольным личиком, которая частенько ездила по дороге вдоль озера в Берн и, занимаясь своим основным делом, собирала крохи информации, служившей, вне сомнения, пищей для размышления в Берлине. Она принадлежала к совсем иному классу, нежели баронесса, и охотилась на более мелкую дичь. Узрев среди гостей графа Хольцминдена, Эшенден удивился. Интересно, подумал он, с какой стати оказался здесь этот тип и что он здесь делает? Хольцминден был германским резидентом в Веве и в Женеве появлялся лишь изредка. Как-то раз Эшенден увидел его в старом городе, с его пустынными улицами и молчаливыми домами. Граф, стоя на углу, беседовал с человеком, в котором сразу угадывался шпион, и Эшенден много бы дал, чтобы услышать то, что они говорят друг другу. Самым забавным в этой ситуации было то, что перед войной Эшенден встречался с графом в Лондоне, и они довольно хорошо знали друг друга. Хольцминден принадлежал к знатной семье, состоящей, естественно, в родстве с самими Гогенцоллернами. Графу нравилась Англия. Он прекрасно танцевал, был отличным наездником и метким стрелком. Люди говорили о нем, что он — больше англичанин, чем сами англичане. Граф был строен, высок ростом и коротко пострижен на прусский манер. Его корпус имел специфический наклон, присущий тем, кто провел большую часть жизни при дворе и всегда был готов отвесить поклон монаршей особе, присутствия которой не видел, а скорее чувствовал. У графа были чарующие манеры, и он очень увлекался изящными искусствами. И вот теперь Эшенден и граф Хольцминден всем своим видом старались показать, что раньше никогда не встречались. Они, естественно, прекрасно знали, чем каждый из них занимается, и у Эшендена даже возникла идея пошутить с ним на эту тему — разве не абсурд вести себя так, словно не знаешь человека со времен Адама, после того как много лет приглашал его на ужин и играл в карты? Но, раскинув мозгами, он от этой идеи отказался, опасаясь, что немец усмотрит в его поведении очередное доказательство британского легкомыслия, категорически недопустимого в то время, когда идет война. Итак, Эшенден очень удивился. Хольцминден никогда ранее не переступал через порог гостиницы, и весьма сомнительно, что он появился здесь сейчас, не имея на то весьма серьезных причин.
Эшендена интересовало, не вызвано ли данное событие необычным присутствием в обеденном зале принца Али? Подобную ситуацию, какой бы случайной она ни казалось, считать простым совпадением было бы просто неразумно. Принц Али был египтянином и близким родственником Хедива. Ему пришлось бежать из страны после того, как Хедив был низложен. Али был злейшим врагом Англии и активно провоцировал смуту в Египте. Три недели тому назад смещенный Хедив тайно останавливался в отеле на три дня, которые пара почти полностью провела в совещаниях в апартаментах Али. Принц был маленьким, тучным человеком, с большущими черными усами. Он жил вместе с парой своих дочерей и неким пашой по имени Мустафа. Мустафа выступал в роли его секретаря и делопроизводителя. И сейчас все четверка сидела за одним столом. Несмотря огромное количество выпитого шампанского, они восседали в полном молчании. Обе принцессы были вполне эмансипированными молодыми женщинами, танцевавшими ночи напролет в ресторанах с голубой кровью Женевы. Принцессы были невелики ростом и дородны. У них были крупные, землистого цвета лица, украшенные прекрасными черными глазами. Их одеяние отличалось крикливой роскошью, говорившей больше о Рыбном рынке Каира, чем о Рю-де-ла-Пэ Женевы. Его Высочество обычно принимал пищу наверху, но принцессы ужинали каждый вечер в общем зале. Девиц ненавязчиво сопровождала пожилая маленькая англичанка по имени мисс Кинг. Мисс Кинг считалась их гувернанткой, но, несмотря на это, она постоянно сидела за отдельным столиком и девицы не обращали на нее никакого внимания. Однажды, проходя по коридору, Эшенден оказался невольным свидетелем того, как старшая из двух тучных принцесс на французском языке в чем-то убеждает гувернантку. Принцесса делала это настолько злобно и агрессивно, что у Эшендена захватило дух. Вначале она визгливо кричала, а затем неожиданно отвесила пожилой женщине пощечину. Завидев Эшендена, она обожгла его полным ярости взглядом и вбежала в свой номер, захлопнув за собой дверь. Эшенден прошагал с таким видом, словно ничего не заметил.
Поселившись в отеле, Эшенден попытался навязаться к мисс Кинг в знакомые, но та встретила все его заходы даже не холодно, а так, словно они принадлежали к разному вероисповеданию. Он начал с того, что при встрече с ней снял шляпу, на что дама отвечала сухим, чопорным поклоном. Затем он обратился к ней с изустным приветствием, но получал короткий ответ, из которого ясно следовало, что она не желает иметь с ним никакого дела. Но Эшенден не принадлежал к числу тех людей, которых легко обескуражить. Поэтому, призвав на помощь всю свою самоуверенность, он при первой же возможности попытался вступить с ней в беседу. Мисс Кинг выпрямилась во весь рост и ответила по-французски с сильным английским акцентом:
— У меня нет ни малейшего желания знакомиться с посторонними.
Она повернулась к нему спиной, а, встретив следующий раз, сделала вид, что его не видит.
Мисс Кинг была крошечной старой женщиной, являя собой небольшое количество костей в мешке из морщинистой кожи. Ее лицо было изборождено глубокими складками. С первого взгляда становилось ясно, что она носит парик. Накладные волосы мышиного цвета имели весьма сложную прическу, но на голове сидели иногда криво. Кроме того, дама обожала яркую раскраску — ее видавшие виды щеки украшали алые пятна, а губы были кроваво-красными. Облачалась она в фантастически яркие, веселые наряды, выглядевшие так, словно были куплены по случаю в лавке подержанной одежды. В дневное время мисс Кинг носила огромные, исключительно девичьи шляпки. Вышагивала она в крошечных, элегантных туфельках на высоченном каблуке. Вид ее был настолько гротескным, что вызывал не насмешку, а ужас. Увидев ее на улице, люди впадали в оцепенение и, открыв рты, долго смотрели ей вслед. Эшендену сказали, что мисс Кинг не была в Англии с тех пор, когда ее наняли гувернанткой для матери принца, и мысль о том, что она в течение всех этих долгих лет не видела ничего, кроме гаремов Каира, не могла не приводить его в изумление. Определить ее возраст было невозможно. Страшно представить, сколько кратких восточных жизней промелькнуло перед ее взором и какие мрачные секреты могли храниться в ее памяти! Эшендену было интересно, откуда она родом. Находясь так долго вдали от своей страны, она не могла иметь там ни родственников, ни друзей. Эшенден знал, что она настроена крайне антианглийски, и, судя потому, насколько грубо она ему ответила, можно было предположить, что ей велели быть с ним настороже. Говорила она только по-французски. Интересно, о чем она размышляла во время обедов и ужинов, сидя в одиночестве за столом? Читает ли она когда-нибудь, спрашивал себя Эшенден. После еды она сразу поднималась наверх, и ее никогда не видели в общих гостиных. Интересно, что она думает об этих эмансипированных принцессах, носящих кричащие платья и танцующих с незнакомыми мужчинами во второразрядных кафе. Когда мисс Кинг, выйдя из обеденного зала, проходила мимо Эшендена, тому показалось, что неподвижную маску ее физиономии исказила гримаса гнева. Создавалось впечатление, что она его активно не любит. Их взгляды скрестились, и они некоторое время молча смотрели друг на друга. Эшендену казалось, что мисс Кинг хочет сделать все, чтобы ее взор нес в себе молчаливое оскорбление. На старческом, ярко разрисованном лице это могло выглядеть забавным абсурдом, если бы там не было чего-то такого, что вызывало странную жалость. Между тем баронесса де Хиггинс закончила ужин. Взяв свою шейную косынку и ридикюль, она неспешно поплыла между кланяющихся со всех сторон официантов по обширному обеденному залу. Выглядела баронесса необыкновенно величественно. Рядом со столом Эшендена она остановилась.