Еська
Шрифт:
– Матушка!
Она обернулась, тут и Еська разглядел. Так и есть – Фряня!
– Фрянюшка!
Она к ним кинулась, да только ещё дале оказалася.
– Стойте, матушка! Стойте! А то сызнова мы вас из виду утеряем. Где есть, там и стойте. Мы сами до вас доберёмся.
Остановилась Фряня, праву руку к ним тянет, а левой слёзы утирает, шепчет:
– Есюшка, Панюшка, Есюшка, Панюшка:
А Панюшкой, сами смекаете, сынка ихнего звали, что Еська младенцем бессмысленным у Фряни оставил, ан вот как парнишка-то вымахал!
Стали подходить. Вроде, ближе
Уж так близко стали, что дыханье слыхать другдружкино, да рукой не дотянешься.
У Фряни ноги-то и подкосились. Знамо дело: цельный день по кочкам да буеракам прошагала. Тут и Еська с Панюшкой стали: всё одно – дойти не дойдёшь. Это Панюшка так решил. Еська-то готов был хоть до ночи бечь, хоть до завтрева, но тот его остановил:
– Постой, говорит, добрый человек, силы побереги. Они нам для Пантера понадобятся.
– Да какой он те «добрый человек»! – Фряня сквозь слёзы говорит, да и смеётся в это же самое время: – Батя он твой родный, Еська. Мы же ж, Есюшка, за тобой-то и шли. Ан вот вишь ты, как выходит: свидеться свиделись, а и коснуться-то друг дружки не можем.
Тут Панюшка ей всё и поведал: что это за лес такой и что за тропа, и кака мука их ожидает после как смеркнется.
– Эх, не погибель страшна, – Фряня говорит. – Я, Есюшка, тебя сыскала, уж одно это мне под конец жизни утешением станет. Вот коли б ещё обняться напоследок да поцаловаться хоть разочек крепенько, как в тогдатошние дни – аль забыл ты, как оно было? – и помирать не страшно б. А только почто ты, сыночек мой родный, погибнуть должон?
– Вы, матушка, зря слова эти самые говорите. Я и сам помирать не сбираюся и вам не дам. Потому у меня меч, что молонья, быстрый. Я энтому зверю елды-то поотрубаю.
Фряня сквозь слёзы улыбнулася и говорит:
– Это он с издетства такой боевой. Никому из пацанов спуску не давал!
– Иного боюсь, – Панюшка продолжает. – Ежели этак мы вас догнать не могём, то и к ему с запозданьем явимся, когда он уж вас мучать зачнёт.
Хотела Фряня ему возразить аль слово утешное молвить, но тут рык раздался страшенный, аж листва с веток полетела.
Вскочили они на ноги, Панюшка меч поднял. И в энтот самый миг из-за дерева Пантер Злоебучий выскочил.
Ждал Еська, что он гадок будет, ан такого и представить не мог. Чирьи на шкуре шевелятся, подрагивают; с глаз вроде слеза сочится, да токо никакая то не слеза, а слизь мандовая, да ишо зловонная сил нет; языком раздвоённым по морде обводит, слизь энту самую слизывает; а уши так торчком и стоят, аж шкура на залупах разворотилася.
Повёл Пантер носом, да и сел наземь. Головой водит – решает, видать, с кого начать: вроде, бабёнка посочнее будет, да зато тех-то двое.
Панюшка как мечом замахнётся – кричит: «Ступай, мол, прочь, чудище поганое!» Тот только оскалился да к Фряне двинулся. Она прочь от его бечь кинулась, да заместо того прямо в лапы и угодила.
Панюшка, напротив того, вперёд рванулся да мечом как рубанёт. Только тропка-то похитрей вышла: он вперёд шаг делает, а она его кругом ведёт, он – ещё шаг, а она его – дале вбок. И меч, заместо чтоб рубануть по шкуре, вдоль скользнул и не поранил её, а словно бы даже погладил.
Как прошлась поглажка энта по залупкам-волдырям-то, они и встрепенулись, по всей шкуре навроде как ветер по омуту пробёг. Пантер едва Фряню не выпустил. Панюшка вновь рубанул и обратно зверю нега одна вышла, а вся шкура аж засверкала от слизи новой. Однако он всё ж смекнул, что в лапах-то понежней будет. На шаг отскочил, да и когти выпустил.
Панюшка мечом машет, а достать зверюгу не может. А тот уж Фрянюшку до крови разодрал. Она губу закусила, шепчет только: «Панюшка, родненький, ступай прочь, неча тебе тута делать, на позор мой да погибель глядеть».
Тут Еська и смекнул: коли тропка зачарована, может, помимо её попытать удачи? Да и полез по стволу. И едва от земли оторвался, словно тяжесть какая с ног слетела. С ветки на ветку, с ветки на ветку – через миг ровнёхонько над головой пантеровой оказался. На сук? пристроился, ветку сломил, да и давай хлестать его по ушам да промеж ушей. Пантер головой вертит, зубами пытается за ветку ухватиться да Еську наземь сдёрнуть, ан тот ловчее был.
Панюшка это увидал, хотел тоже наверх взобраться, да ему меч помешал. Тогда он как побегит к Пантеру. Хоть тропка его обходом вела, а всё одно – кругами, кругами – да ближе приближаться стал.
Еська тем временем Пантеру покоя не даёт, по ноздрям попасть пытается, потому понимает: раз у того глаз нету, то ему нюх зренье заменяет. Пантер не в шутку осерчал, бросил Фряню, на лапы задние встал, передними пытается до Еськи дотянуться, да и ревёт так, что и впрямь слуха лишиться можно.
Панюшка по кругу бегит, кричит истошно:
– Держитесь, батюшка! Держитесь, родимый! Ишо немного, версты две, не боле, осталося.
Видит Пантер, не дотянуться до Еськи, стал дерево раскачивать. Уж Еська и прут свой выпустил, обеими руками за сук едва удержаться может.
И почти Пантер Еську сбросил. Но тут Фряня, хоть сама кровью исходила, за хвост Пантера ухватила – а он как раз к ей спиной оборотился. Да только ненамного это зверя задержало. Потому у его заместо хвоста ж елда болталася, так ему от того, будто, лишь сил прибыло. Встрепенулся, помлел малость, да с новой силой дерево качать зачал. А хвост уж не болтается, а стоймя стоит. Правда, за энтот миг Еська успел покрепче умоститься. Но всё одно ненадолго б этого хватило.
А Панюшка орёт:
– Мне с полверсты остаётся. Держитеся-а-а-а!
Поняла Фряня, что через хвост Пантера не проймёшь, отпустила. И вдруг видит: как раз на том месте, где елда у всякого кобеля должна быть аль манда у суки – ничё нету, место ровное. И кожица на месте сем гладкая, нежная, и шёрстки – ни волоса. Уж её силы оставляли, но она привстала и в энто самое место впилася ногтями.
Тут-то Пантер и взвыл по-настоящему. Ствол отпустил, наземь рухнул, да и колесом покатился. И – прямо под ноги Панюшке. Тот как мечом махнёт, да напополам зверя-то и разрубил.