«Если», 1996 № 06
Шрифт:
Вот тут-то в финальной части «Пикника…» усмотрел свою тему великий режиссер нашего времени Андрей Тарковский. Правда, он заставит Стругацких написать для него новое, практически самостоятельное произведение, в котором полностью переосмыслена фигура Сталкера. Тарковский скажет, что впервые держит в руках полностью свой сценарий. Означает это только одно — у постановщика и писателей совпали взгляды на мир. И Тарковский, и Стругацкие — люди одного поколения, все те же шестидесятники.
В «Сталкере» от «Пикника…» осталась лишь некая Зона, обладающая чудесными свойствами, хотя менее всего авторы обеспокоены объяснениями, откуда она взялась. Золотой шар превратился в Комнату Желаний. Ставка, как видим, высока, но и цена не мала: проникновение в Зону связано со смертельным риском. Ясно, что полезет в нее только тот, кому это нужно больше жизни.
Нетрудно
Так что же создали Стругацкие и Тарковский? Мрачную трагедию отчаявшейся человечности, безысходный тупик земной цивилизации? Ведь даже у ее мыслящих представителей — Писателя и Профессора — не оказалось ни одного неэгоистического желания. Но во всех картинах Тарковского существует надежда. «Искусство несет в себе тоску по идеалу, — говорил Тарковский. — Оно должно поселять в человеке надежду и веру. Даже если мир, о котором рассказывает художник, не оставляет места для упований. Нет, даже еще более определенно: чем мрачнее мир, который возникает на экране, тем яснее должен ощущаться положенный в основу творческой концепции художника идеал, тем отчетливее должна приоткрываться перед зрителем возможность выхода на новую духовную высоту»… Стругацкие с удовольствием поставили бы свою подпись под этим манифестом.
В кругу тех же настроений вращается и творчество Вадима Шефнера, хотя он пользуется иными художественными средствами. По возрасту Шефнер — один из старейших участников наших бесед за «круглым столом». До того как он выпустил свой первый рассказ «Скромный гений» (1963 г.), он уже был известным поэтом, чьи стихи печатались еще до войны. А вот фантастика Шефнера стала неотъемлемой частью «новой волны». Он отказался от каких бы то ни было традиций, создав собственное, ни на кого не похожее направление. Удивительно и то, что его «ненаучно-фантастические» рассказы резко отличаются от его же строго классической по форме и содержанию лирики. Зато в фантастике он позволяет себе самые невероятные ходы. В третьем лице автор сам расценил свою манеру так: «Ведь Шефнер писал даже не научную фантастику, а не разбери-бери что, смешивая бред и быт». Кажется, только у Шефнера персонажи способны встречать пришельцев поллитровкой или поить поросенка эликсиром бессмертия. Многие пытались определить жанр его рассказов — пародия, сатира, сказка… Но в том-то и секрет по-настоящему оригинального стиля, что он не укладывается в привычные схемы, что он сам себе жанр. Казалось бы, налицо все юмористические и пародийные признаки, но почему-то они не вызывают веселья. Напротив — и это, может быть, единственное, что роднит прозу Шефнера с его стихами — повсюду растворен оттенок грусти. Дело опять-таки в героях — скромных гениях, счастливых неудачниках… Оксюмороны в названиях по-своему характеризуют противоречивость, двуликость нашего времени. Такие герои были бы невозможны в «старой» фантастике, выстраивавшей ряды непоколебимых борцов и новаторов. А «маленькие большие герои» Шефнера не способны бороться за себя, за свои гениальные изобретения. Их мозги не приспособлены для растаскивания бюрократических засек. Рядом с открывателем автор обязательно ставит мещанина (часто это жена или близкий друг), которые считают первых в лучшем случае непрактичными чудаками, а в худшем просто свихнувшимися, которых надо лечить во сне ударом свинцовой палки по голове.
Единственное исключение — Андрей Светочев из повести «Девушка у обрыва» (1964 г.), признанный при жизни изобретатель универсального строительного материала. Это самая светлая повесть у Шефнера, и она написана, видимо, под воздействием еще не развеявшихся иллюзий относительно того, что оттепель — это начало весны. (В это же время Стругацкие писали свой «Полдень»). Но, видимо, какое-то внутреннее чувство, какие-то облака на горизонте помешали автору закончить и эту повесть бравурным триумфом. По внутренней сути Светочев остался тем же «скромным гением», а его личную судьбу менее всего можно причислить к удавшейся и счастливой.
Что ж, если мы вспомним о том, что одной из трагических составляющих нашей жизни была невостребованность талантов, а то и прямая расправа с ними, то поймем, что произведения Шефнера дают пусть парадоксальную, но отнюдь не оторванную от реальности картину действительности. А ведь это и есть главная задача фантастики. «Мне кажется, чем фантастичнее фантастика, чем она страннее и «безумнее», чем дальше от обыденного и рутинного вынесена точка зрения автора, тем ближе эта фантастика к подлинной реальности, — писал сам автор. — Чем невозможнее и сказочнее события, изложенные в фантастическом произведении, тем на большее количество подлинных жизненных событий может при случае спроецироваться творческий замысел художника и осветить их для читателя. Но это, конечно, только в том случае, если фантастика пишется не ради самой фантастики, не бегства от реальности в некие беспочвенные пространства. Нет, каждое фантастическое произведение должно нести в себе и некое надфантастическое задание»…
К 70-м годам на одно из первых мест выдвигается Кир Булычев. Его произведения многочисленны и многожанровы, и выделить среди них главные не просто. Детская фантастика не входит в круг нашего внимания (хотя, может быть, это и неправильно), поэтому начнем со знаменитого «географического» открытия автора, подарившего читателю целый город — Великий Гусляр. Гусляр — это не Дономага Варшавского, которая находится везде и нигде. Напротив, это знакомый всем среднерусский городок, и, чтобы попасть в него, достаточно сесть в поезд и доехать до любого из райцентров Нечерноземья. Единственное его отличие от «натуральных» населенных пунктов: Великий Гусляр облюбовали для своих посещений пришельцы. Но если у других авторов прибытие гостей — событие космического масштаба, то у гуслярцев оно вызывает не больший интерес, чем, скажем, очередь за дефицитом. Интонация полнейшей обыденности вызывает комический эффект, но это не зубоскальство: каждый рассказ из гуслярского цикла несет в себе неожиданную авторскую идею и даже, если хотите, мораль.
Лучшим в цикле «Пришельцы в Гусляре» и характерным для писателя мне представляется рассказ «Поступили в продажу золотые рыбки». Самые нелепые задания дают обитатели Гусляра говорящим созданиям, каждое из которых в соответствии со сказочной установкой исполняет три желания. Кто-то, например, сообразил заменить воду в водопроводе на водку…
Поначалу кажется, что замысел автора сводится к насмешкам над корыстностью, жадностью, легкомыслием. Но финал резко меняет тональность. Третье, последнее, желание почти у всех обладателей рыбок оказалось одинаковым: они отдали его калеке, потерявшему руку на пожаре. Единодушие, правда, чуть не привело к ужасным последствиям: у парня выросло двадцать рук. И быть бы Эрику страшилищем, но автор никогда не даст в обиду хорошего человека; у него в запасе приберегается одно неиспользованное желание, которое вернет Эрику нормальный вид.
Смешно и трогательно — в духе большинства рассказов Булычева.
От этого рассказа легко перейти к третьей линии в творчестве Булычева — к рассказам и повестям уже не детским и не юмористическим — «обыкновенным». (Я оставляю в стороне романы Булычева, которые он стал писать в последние годы. Они выходят за рамки статьи). В новейшем собрании его сочинений эта серия названа «взрослой фантастикой», но, право же, граница зачастую неуловима. К какой категории относится, например, рассказ «Такан для детей Земли» об удивительном крылатом существе — овеществленной детской мечте из известной сказки. Когда та-кана привезли на Землю и он вылетел из звездолета, миллионы земных ребятишек, увидевшие его на экранах, в один голос закричали: «Лети к нам, конек-горбунок!»
Вообще, в рассказах Булычева мечты осуществляются часто, но это вовсе не значит, что все его рассказы имеют рождественские концовки. Герои Булычева утверждают благородство, благодарность, великодушие, взаимную поддержку как естественные, как единственно возможные отношения между людьми. Для них поступить так, как они поступают, совершить подвиг, даже пожертвовать жизнью (например, в повести «Половина жизни» или в рассказе «О некрасивом биоформе») вовсе не значит сделать что-то необычное, исключительное — нет, это для них норма.
Название сборника «Люди как люди» (1975 г.) полемично вдвойне. Оно противопоставлено амбициозному заголовку «Люди как боги» у Г. Уэллса и С. Снегова, о котором речь впереди, но и сама книга рассказывает не только о человеках, а часто о понимании, дружбе и даже любви между людьми и существами, которые могут совсем не соответствовать нашим представлениям о красоте и гармонии. Однако фантастический маскарад не может скрыть от нас, что в каждом из этих созданий есть душа, и эта душа очень напоминает человеческую в лучших ее проявлениях.