«Если», 2009 № 04
Шрифт:
Она непонимающе подняла брови:
— В отбросы?
— Большинство твоих пациентов снова пошлют в бой, и они погибнут. Или они вернутся домой, но никогда уже не станут прежними. Семьи перестанут их узнавать. Их жизнь необратимо изменится.
— Но не будет потрачена зря, — возразила она.
Эвинг, не глядя на Нолу, продолжал ковыряться в тарелке.
— Откуда тебе это знать?
— А тебе? — парировала Нола. Треков пожал плечами.
— Большинство тех солдат, которых я лечу, — всего лишь дети.
Он снова пожал плечами.
— Как насчет их военной карьеры?
Она отложила вилку и отодвинула тарелку, вдруг сообразив, насколько серьезен этот разговор. И что предмет их разговора — всего лишь видимость. На самом деле речь идет совершенно о другом.
— Беспокоишься о том, что будет с тобой после церемонии? — неожиданно спросила она.
Треков покачал головой, но по-прежнему отказывался поднять глаза. Оказалось, что на макушке у него лысина. И очевидно, он давно не платил за стимуляторы. Маленький кружочек лишенной волос кожи придавал ему на удивление беззащитный вид.
— Дело не во мне, — пробормотал он, но Нола ему не поверила.
— Ты можешь остаться в вооруженных силах, — предложила она. — Им нужны стратеги. Даже в мирное время необходима постоянная армия. При любом правительстве.
— Повторяю, Нола, — с некоторым раздражением бросил он, — речь не обо мне.
— О ком же, в таком случае? — допытывалась она.
Он снова покачал головой, едва заметно. Почти невольно. Словно говорил не с ней, а с собой.
— О войсках? О людях, которыми командуешь?
Он продолжал качать головой.
— О раненых?
— О мертвых, — тихо ответил он.
Нола долго молчала в надежде, что он объяснит подробнее. Но так и не дождалась. Поэтому попыталась понять.
— Мы не можем им помочь. Даже при тех новых технологиях, которые у нас появились, при всех знаниях, которыми мы обладаем, помочь нельзя. Мы лишь стараемся не дать им умереть.
— И как ты это делаешь? — процедил он, вскинув голову. — Как узнаешь, кто достоин, а кто — нет?
Нола нахмурилась. Она была доктором. Лечила людей почти всю жизнь.
— Не я выбираю достойных. И не мое это решение.
— Я видел триаж{14}, — вздохнул он. — Приходится выбирать. Всегда приходится выбирать.
У Нолы перехватило дыхание.
— Я выбираю пациента не по его ценности для общества, — мягко пояснила она. — Критерий совершенно иной: можно ли его спасти? Во многом это зависит от времени. Кто перенесет медицинское вмешательство? Кому потребуется меньше времени для лечения, с тем чтобы я смогла уделить внимание другим пострадавшим? У кого самые легкие ранения? На кого врач потратит меньше усилий?
Последняя фраза заставила ее покраснеть. В таком она признавалась впервые. По крайней мере,
— Так вот как ты определяешь тех, кому следует оказать помощь, — усмехнулся он.
Нола покраснела еще гуще.
— Разве это нисколько тебя не волнует? Разве ты не смотришь на тех, кого даже не пытаешься спасти, кем жертвуешь ради других? Неужели тебя ни разу не терзали угрызения совести?
Теперь ее лицо горело так, что щекам стало больно.
— Нет.
Она хотела сказать это громко и уверенно, а вышел жалкий писк, мало похожий на человеческий голос.
— Если бы я задумывалась о том, верен мой выбор или нет, просто не смогла бы выполнять свою работу.
— Но ночью, когда ты одна…
Она уставилась на собеседника. Он не поднял глаз. Только в третий раз покачал головой. Словно спорил с собой.
— Ладно, — буркнул он. — Я просто устал.
Нола воспользовалась этим предлогом, чтобы уйти. Она не подозревала, что видит Трекова в последний раз. На следующий день он покинул аванпост. И больше она о нем не слышала.
— Простите, — говорю я, дав Ноле несколько минут, чтобы вернуться к действительности. — Но означает ли это, что он не желал присутствовать на церемонии? Из вашей беседы это вовсе не вытекает. И уж конечно, непонятно, каким образом все это связано с Комнатой затерянных душ.
Нола смотрит на меня как на идиотку.
— Он думал не о будущем, а о прошлом.
— Это я понимаю, — говорю я, надеясь хотя бы отчасти реабилитироваться в ее глазах. — Но он ни разу не упомянул ни о церемонии, ни о Комнате. Каким образом вы проследили связь после стольких лет?
Легкая морщинка появляется у нее на переносице.
— В Комнату стремятся паломники. Кое-кто говорит, что это священное место. Другие утверждают, что только проклятые могут его посетить.
У меня перехватывает дыхание. Подобного я до сих пор не слышала. А может, и слышала? Я сознательно пропускала мимо ушей истории о Комнате, поскольку была уверена: непосвященный не поймет, что представляет собой это место.
— Ладно, — говорю я, — предположим, он это знал. Почему вы уверены, что он отправился именно туда?
Нола скрещивает руки на груди.
— Так утверждает его команда.
— Это мне известно. Но почему вы придаете такое значение вашей последней беседе?
— Потому что я была глупа, — отрезает она. — Он говорил не обо мне. О себе. О своем выборе. О своих поступках. О своих потерях. Уверена, Эвинг много размышлял об этом, ведь все ожидали, что он будет праздновать окончание войны.
— Он и должен был праздновать, — заявляю я.