Шрифт:
Посвящается моей лучшей подруге. Я скучаю по тебе сильнее, чем ты думаешь.
Вы пришли сюда обрести то, что уже ваше.
Наши с Эмори спальни разделяло всего тридцать шесть шагов.
Впервые мы сосчитали расстояние от окна до окна, когда нам было по шесть лет (сорок два шага). Потом в двенадцать (тридцать девять). Последний раз – в пятнадцать.
Эта зеленая лужайка знала о нас все. Здесь мы учились ходить, устраивали чаепития для плюшевых игрушек, бегали в жаркие летние деньки под брызгами оросителей.
Вскоре всего один лишь призыв «ЛУЖАЙКА!» заставлял нас выбегать через заднюю дверь на улицу. Мы встречались посреди лужайки и сидели там часами: смотрели на звезды, обсуждали музыку, книги, мальчишек, учились целоваться на своих же плечах, пока не начинали засыпать на ходу или наши мамы не звали нас домой. Во время учебы в старшей школе у нас появились новые завораживающие тайны и любопытные истории, и мы искренне говорили друг другу: «Ты же знаешь, что можешь поделиться со мной чем угодно, правда?»
Но не важно, как долго люди знакомы и сколько раз они повторяют эти слова, все равно у каждого в душе есть шкатулка с мыслями, которыми он, как ему кажется, не должен делиться с лучшим другом или подругой.
Кому, как не мне, этого не знать? Ведь я открыла эту шкатулку. И Эмори ответила мне тем же. С тех пор ни она, ни я больше не проходили заветные тридцать шесть шагов.
День 273-й, осталось 164
Дома мы были одни. Я сразу это поняла по маминому плечу. Его покрывала лишь тонкая полоска розового или черного шелка, как обычно, когда Дэвид оставался на ночь. В другие дни мама ложилась спать в какой-нибудь из старых папиных футболок с названиями музыкальных групп.
Я на цыпочках вошла в комнату и присела на край кровати. Мама не шелохнулась, и я слегка потрясла ее за руку.
– Мам, привет, – прошептала я. – Я вернулась.
Она сонно замычала и лениво приоткрыла один глаз.
– Привет, милая! Как прошла вечеринка?
– Весело.
Прядь темных волос свесилась вперед, и мама потянулась убрать ее мне за спину.
– Люк тебя отвез?
– Да. – Я ощутила легкий укол совести, но решила об этом не думать.
– Мне он нравится, – прошелестела мама. – Хороший парень.
Она опустила голову на подушку и закрыла глаза.
– Да, хороший. – Я накрыла ее одеялом до подбородка и поцеловала в лоб.
Не успела я затворить дверь, как из постели снова раздалось тихое посапывание. В коридоре я выудила телефон из заднего кармана джинсов и написала Люку:
Доброй ночи.
Мы придумали кодовое слово еще восемь месяцев назад, когда начали встречаться, и нам обоим оно показалось гениальным. Если бы маме вздумалось просмотреть мою переписку – а она начала время от времени это делать после того, как Дэвид ее убедил, что все «ответственные родители» так поступают, – она бы сладко вздохнула и сказала: «Как мило, что вы с Люком желаете друг другу доброй ночи перед сном!»
Я зашла к себе в комнату, заперлась и дважды щелкнула выключателем. Потом порылась в шкафу, достала металлическую стремянку и отнесла к окну.
Люк уже был на месте; он стоял у стены дома Ханны, между идеально подстриженными розами ее матери и каким-то громадным цветущим кустарником. Когда я спустила лестницу, Люк огляделся по сторонам, убедился, что горизонт чист, и шагнул в пятно света под фонарем.
Он помчался ко мне по лужайке в развевающемся бело-зеленом шарфе и спортивной куртке «Футхил Фэлконс» [1] той же расцветки, раздувшейся от ветра и оттого походившей на причудливые крылья. Видимо, Люк тоже об этом подумал, потому что принялся махать руками, словно птица. Или летучая мышь. Или безумец.
1
Действительно существующая спортивная команда школы «Футхил» в Калифорнии. Прим. пер.
Я зажала рот ладонью, чтобы не рассмеяться.
– Какой же ты чудак!
Он вскарабкался по стремянке, перебросил ногу через подоконник и спрыгнул на пол. А потом показал большим пальцем на дом Ханны.
– Она не считает меня чудаком. Она думает, что я убийственно привлекателен.
Моя улыбка погасла. В нижнем углу окна комнаты Ханны, между занавеской и выкрашенной белой краской рамой, просвечивало ее лицо.
Я уже хотела, как обычно, сказать «Не обращай на нее внимания», но потом передумала. Раз уж она на нас смотрит, надо ей что-нибудь показать.
Я размотала шарф Люка и сбросила куртку на пол, а потом принялась стаскивать его футболку через голову.
– Ты что делаешь? – спросил он.
Я пробежалась кончиками пальцев по обнаженным плечам и груди Люка, а потом прижала его к стеклу и поцеловала, сначала нежно, затем более страстно. Он демонстративным жестом запустил руку мне в волосы.
Ханна, наверное, была близка к обмороку. Я буквально чувствовала волны осуждения и отвращения, исходящие от ее окна. Я представила, как она стискивает в кулаке свой крестик, так сильно, что на коже остаются четыре крошечных отпечатка, как отчаянно молится за мою душу и еще отчаяннее – за то, чтобы Бог покарал злодейского парня, посмевшего забраться ко мне в спальню в поздний час. Но честно говоря, этот образ был сильным преувеличением.
Я не выдержала и захихикала.
Люк схватил меня за талию и развернул так, что прижатой к стеклу оказалась я. Он поднял мне руки над головой, и я засмеялась еще громче.
– Ты как будто вышел из мыльной оперы, – сказала я.
– Эй, ты первая начала!
Я закинула ногу ему на бедро и притянула его ближе к себе.
– Она все еще смотрит, – сказал он. – Продолжай.
Но я не хотела продолжать. Я хотела поцеловать Люка по-настоящему, не напоказ и уж точно не для Ханны.
– Пожалуй, она увидела достаточно. – Я оглянулась, послала ей воздушный поцелуй и резко опустила жалюзи.
– Ты когда-нибудь расскажешь, что между вами произошло? – спросил Люк.
– Не-а.
Я не видела в этом смысла. За последние три месяца мы с Ханной не сказали друг другу ни слова. Мы учились в разных школах, я ходила в театральный кружок, а она – на репетиции церковного хора, и наши пути редко пересекались.
Не то чтобы меня это радовало, но что поделаешь?
Я подвела Люка к своей кровати. Он присел на край, а я встала между его колен. Погладила его темно-каштановые кудри и постаралась отбросить мысли о Ханне.