Если бы Ницше был нарвалом. Что интеллект животных говорит о человеческой глупости

Gregg Justin

Медведь за кустом

Прошлой осенью я вместе со своей подругой Андреа и ее собакой Люси гуляла по лесу под пологом пожелтевших кленовых листьев. Внезапно тишину леса нарушил глубокий вопль, который отозвался в земле под нашими ногами. Впереди на тропинке зашуршали листья ольхового куста. Мы застыли на месте, опасаясь, что рядом с нами притаился медведь. Я подошел к нему, чтобы проверить. Вместо медведя я обнаружил большую ветку давно умершего дерева, которая, должно быть, скатилась с холма на несколько футов, а затем уперлась в ольху, издав тот звук, который напугал всех нас троих.

С таким сценарием животные сталкиваются уже миллионы лет. Естественный отбор построен на бесчисленных итерациях, когда животные слышат внезапный звук, определяют, что он означает, и решают, как реагировать. Для хищников, таких как комодский дракон (огромная индонезийская ящерица, которая, как известно, ест людей), случайный шум в кустах может вызвать любопытство, поскольку это может быть что-то съедобное. Для хищных видов, таких как белки, внезапный шум может быть противоположным: потенциальным хищником или угрозой, которая заставит их бежать в противоположном направлении.

У животного есть только два способа интерпретировать

значение внезапного шума. Первый - по ассоциации узнать, что громкий шум, доносящийся из-за куста, часто предшествует появлению живого существа. Второй - сделать вывод, что шум вызван живым существом. Звучит тонко, но именно на этом различии - между усвоенными ассоциациями и причинно-следственными выводами - заканчивается мышление нечеловеческих животных и начинается мышление специалиста по "почему".

Рассмотрим норовистого беттонга. Это причудливое сумчатое животное из Западной Австралии похоже на миниатюрного кенгуру с мордочкой мыши, толстым крысиным хвостом и телом пузатой белки. Когда-то они были одним из самых густонаселенных млекопитающих Австралии, но сейчас их осталось всего 19 000. Почти полное исчезновение беттонга было вызвано тем, что европейские поселенцы завезли сюда неместных диких животных, в том числе печально известную домашнюю кошку и рыжую лисицу. Беттонги, как вы понимаете, не испытывают особого естественного страха перед кошками или лисами. В то время как большинство кусачих сумчатых спасаются бегством, беттонги просто невозмутимо стоят рядом. Неудивительно, что это делает их легкой добычей. В недавнем эксперименте исследователи сравнили поведение беттонгов, которые уже сталкивались с кошкоподобными хищниками, с поведением тех, кто впервые увидел кошкоподобного хищника. Как и следовало ожидать, беттонги, имевшие опыт общения с кошкоподобными хищниками, убегали, тогда как беттонги, никогда не сталкивавшиеся с кошками, не видели причин для бегства. Другими словами, беттонгам необходимо было узнать, что кошки и лисы представляют угрозу. В результате природоохранные организации региона активно учат беттонгов бояться кошек и лис, чтобы потом выпустить их в дикую природу и тем самым сохранить вид от вымирания. Но это нелегко. Не имея естественного инстинктивного страха, каждый беттонг должен испытать угрозу на собственном опыте, чтобы выработать правильную наученную ассоциацию. Другими словами, самосохранению нужно учить на собственном опыте.

С другой стороны, человек может обойти этот процесс и учиться, не нуждаясь в непосредственном опыте. Благодаря тому, что люди мыслят как специалисты, у нас есть два когнитивных навыка, которых не хватает таким животным, как беттонги: воображение и понимание причинно-следственных связей. Люди способны прокручивать в голове то, что исследователи приматов Элизабетта Визальберги и Майкл Томаселло называют бесконечной "паутиной возможностей" в нашем сознании в поисках объяснения тому, что улавливают наши органы чувств. Сравнительный психолог Томас Саддендорф в своей книге The Gap: The Science of What Separates Us from Other Animals описывает этот навык воображения как "открытую способность создавать вложенные друг в друга мысленные сценарии", утверждая, что именно эта способность является фундаментальным различием между тем, как люди и животные понимают мир. В примере, который я приводил ранее, я был способен представить себе любое количество животных, которых я ранее видел во время прогулки по лесу, например дикобразов или скунсов, копошащихся за ольхой и издающих странные звуки, прежде чем сделать вывод, что это, должно быть, медведь, основываясь на том, насколько громким был звук. Но я также могу представить себе вещи, которые я никогда не испытывал, но понимаю абстрактно (например, если я читаю о чем-то в научно-фантастическом романе или фэнтези). В этом отношении это может быть что угодно, например, возможность того, что с неба упал метеорит и приземлился за кустом. Эти причудливые знания философ Рут Гарретт Милликан называет мертвыми фактами. Это факты о мире, которые животное не могло бы использовать в своей повседневной жизни. Нечеловеческие животные, по словам Милликана, "обычно не интересуются фактами, которые не имеют прямого отношения к практической деятельности. Они не представляют и не запоминают мертвые факты". Животные накапливают живые факты, имеющие отношение к их повседневной жизни: Пчелы помнят, где находится хорошее одуванчиковое поле, собаки - тропинку в лесу, ведущую к их любимому пруду, а вороны - кто из людей кормил их в парке. Но люди накапливают, кажется, бесконечное количество бесполезных (то есть мертвых) фактов: расстояние до Луны (384 400 км), истинная личность отца Люка Скайуокера (Дарт Вейдер) или в каком клипе Полы Абдул снялся Киану Ривз ("Rush Rush"). Наши головы полны мертвых фактов - как реальных, так и выдуманных. Большинство из них никогда не пригодятся нам. Но они являются жизненной силой нашей натуры специалиста, поскольку помогают нам вообразить бесконечное количество решений любых проблем, с которыми мы сталкиваемся - как хороших, так и плохих.

Второй компонент умения разбираться в причинах - это понимание причинности. Причинность - это не просто знание о наличии взаимосвязи между двумя событиями (например, всякий раз, когда моя кошка выходит из туалета, после нее остается свежая какашка), а понимание того, что одно событие является причиной другого события (например, кошка делает какашки). Это позволяет более полно понять, как устроены вещи в природе.

Давно ведутся споры о том, способно ли какое-либо другое животное к подобным причинно-следственным рассуждениям. Существует знаменитый эксперимент, призванный выявить наличие причинно-следственных умозаключений, под названием "Парадигма натягивания струны", в котором приняли участие более 160 видов животных. Вот как проходит эксперимент: Кусок пищи подвешивается на длинной нити к ветке или платформе. Чтобы поднести еду достаточно близко, чтобы съесть ее, животное должно потянуть за веревку. Мы с вами сделаем это, взявшись за веревку одной рукой, подтянув ее ближе, а затем схватив еду, когда она окажется в пределах досягаемости, другой рукой. Принцип заключается в том, что вы должны сначала закрепить веревку, прежде чем потянуться за едой. Когда Бернд Хайнрих, биолог, наиболее известный своими работами о птицах, попробовал провести этот эксперимент с воронами, они довольно быстро решили проблему. Они тянули к себе отрезок веревки,

а затем наступали на него одной из лап, прежде чем потянуться вниз, чтобы взять больше. Они пришли к этому решению не методом проб и ошибок. Они задумчиво смотрели на веревку несколько секунд, а затем целенаправленно двигались, тянули и наступали, пока не получали еду. Это говорит о том, что они понимали суть проблемы и причинно-следственные связи (например, гравитация тянет вещи вниз, наступление на струну удерживает ее на месте ). Хайнрих пришел к выводу, что "видение ситуации перед выполнением поведения представляется наиболее вероятным объяснением, объясняющим результат". Другими словами, вороны сначала размышляли о сути проблемы, затем перебирали в уме несколько вариантов ее решения, а затем выполняли и достигали цели. Доказывает ли это, что вороны в меньшей степени такие же специалисты по поиску причин, как и мы? Многие исследователи считают, что да.

Однако одна исследовательская группа провела эксперимент по натяжению струны на новокаледонских воронах (которые обычно являются экспертами в этом деле), что поставило под сомнение этот вывод. Исследователи подвешивали струну через небольшое отверстие в доске, что затрудняло воронам возможность видеть, что происходит, когда они тянут за струну. Когда вороны впервые столкнулись с этой проблемой, они, как и вороны Генриха, похоже, поняли, что им нужно потянуть за веревку, чтобы добраться до еды. Но после того как они один раз потянули за веревку и не смогли увидеть, как еда приближается к ним, они перестали тянуть. Без визуальной обратной связи, когда пища приближалась к ним, они, казалось, не могли понять, что происходит. Авторы пришли к выводу, что "полученные нами результаты позволяют предположить, что натяжение струны основано на оперантном обусловливании, опосредованном перцептивно-моторным циклом обратной связи, а не на "проницательности" или каузальном знании о "связности" струны". Другими словами, у ворон не было никакого каузального понимания происходящего - все это были просто заученные ассоциации (тянуть за веревку = приближать еду), которые они не могли усвоить, потому что ничего не видели. Ученые до сих пор спорят о результатах этих 160 экспериментов с животными по натягиванию струны: одни уверены, что животные понимают причинно-следственные связи, другие - что нет, а многие убеждены, что эти эксперименты недостаточно хорошо разработаны, чтобы дать нам хоть какое-то представление о причинно-следственных связях у животных.

В большинстве случаев не имеет значения, понимает ли животное причинно-следственные связи; оно все равно может принимать правильные (или неправильные) решения. Если собака вроде Люси услышит внезапный звук, доносящийся из-за куста, и узнает, что случайные звуки в лесу часто коррелируют с присутствием хищников вроде медведей, она справедливо решит подойти с осторожностью. С другой стороны, если я услышу звук и начну перебирать возможные причины (например, метеориты, медведи, сбежавший из зоопарка комодский дракон), то в итоге приму идентичное по эффективности решение (подойду с осторожностью). И я, и Люси можем делать одинаковые умозаключения (то есть делать выводы о том, как обстоят дела) совершенно разными когнитивными путями: я - с помощью каузальных умозаключений, а Люси - с помощью старых добрых выученных ассоциаций.

Вот эксперимент, который вы можете провести на своей собаке, чтобы продемонстрировать ее способность к умозаключению и то, насколько она полезна для нее без необходимости понимания причинно-следственных связей. Возьмите собачье лакомство и засуньте его в ботинок. Потрясите ботинок несколько секунд, прежде чем позволить собаке просунуть нос внутрь и взять лакомство. Теперь, не наблюдая за собакой, возьмите оба ботинка и засуньте лакомство только в один из них. Пусть собака наблюдает, как вы трясете оба ботинка, а затем протяните каждый из них собаке. Скорее всего, собака найдет лакомство с первой попытки. Почему? Потому что она услышала, как один ботинок шумит (лакомство подбрасывается внутри), а другой - нет. Это называется диагностическим умозаключением. Это продвинутый вид выученной ассоциации, когда собака поняла, что звук сопровождает лакомство. Однако важно понимать, что собака не понимает, что лакомство - это то, что вызывает звук. Это каузальное умозаключение. Но собаке оно и не нужно. Она все равно нашла лакомство.

Диагностическое умозаключение, как вы можете себе представить, имеет свои ограничения. Вот пример, где наши способности к каузальному умозаключению превосходят способности других животных. Представьте себе, что я держу в руках два ботинка. Один наполнен цветочками, а другой - буферами. Я показываю вам картинку с изображением флорпса (конфеты, похожие на мини-зефир) и картинку с изображением буперов (маленькие металлические шарики). Даже если вы никогда не видели ни флорпов, ни блуперов - кроме фотографий, вы больше ничего о них не знаете, - как только я потрясу туфли, вы сразу поймете, в какой из них блуперы: это тот туфель, который издает больше шума. Это происходит потому, что вы понимаете причинные свойства объектов на глубоком уровне. Мягкие предметы издают меньше шума, чем твердые. Собаки на это не способны: Им нужны примеры различных звуков, издаваемых этими предметами, прежде чем они смогут создать заученную ассоциацию.

Очевидно, что диагностическое умозаключение и базовые научные ассоциации могут завести животное только так далеко. Без понимания или заинтересованности в глубинной причинности животное никогда не задаст тех вопросов "почему", которые привели к достижениям Homo sapiens: огню, сельскому хозяйству, ускорителям частиц и так далее. Кажется очевидным, что благодаря нашему разуму люди имеют серьезное преимущество перед другими животными, когда речь идет о базовых (например, о том, что вызывает звук) и сложных (например, о том, что вирусы вызывают болезни) навыках выживания. Мы способны перебирать бесконечную паутину возможностей и мертвых фактов, которые помогают нам в поисках понимания причинно-следственных связей. Но это возвращает нас к изначальной загадке: если понимание причинно-следственных связей является таким очевидным преимуществом перед другими способами мышления, почему нашему виду потребовалось 200 000 лет, прежде чем мы начали использовать эту способность, чтобы начать распространение современной цивилизации? Ответ заключается в том, что иногда специализация в области причинно-следственных связей приводит наш вид к неожиданным нелепостям, которые настолько вредны для нашего вида (с эволюционной точки зрения), что заставляют задуматься, а не лучше ли нам вообще полагаться исключительно на заученные ассоциации.