Если бы я не был русским
Шрифт:
— А баба где?
— Съел я её, гражданочки. Сначала занимался с ней различными садосексуальными извращениями, потом удавил гитарными струнами. Задницу и ляжки, как самое питательное, съел, а остальное выбросил в форточку. Вы за окном посмотрите.
Гражданочки молча вышли, а недоумевавший некоторое время Волков вдруг догадался, что это Вадика с тылу они по волосам за бабу приняли. А когда он выходил из номера, то по лицу и по спрятанным в воротник волосам они его как мужика учли.
Ночь напролёт, как всегда, пили у кого-то в номере, и что удивительно: вопреки всем полицейским ухищрениям особы зловредного женского пола всё равно наличествовали, и пили водку, и занимались женским непотребством,
Днём, едва подержав голову на подушке часа полтора-два, поехали на репетицию, и тут приключилось то, что позднее Волков обозвал словами Д. Леннона: Instant karma.
Включив гитару в «комбик» и подкручивая то «верх», то «низ», то «середину», он добился желаемого звука, после чего подошёл к микрофону и взялся за него, чтобы чуть-чуть приподнять под свой рост. Последнее, что он помнил, были его пальцы, охватившие микрофон. После этого мир сцены странно заблистал, как будто включёнными оказались все прожектора. Но свет этот трясся зеленовато-оранжевой дрожью и сотрясал мозг и душу Волкова. И душа вдруг поддалась, стронулась со своего тёмного, насиженного места и стала продираться куда-то вверх, сквозь рёбра и голову. Сердце рвалось за душою вслед, выдираясь из тела с немыслимой болью, как вдруг натянувшаяся струна света, боли и стремления вверх лопнула, и Волков стал медленно приходить в себя, лёжа на полу далеко от того места, где он взялся за микрофон, сорвал его со стойки, на длинном шнуре протащил за сцену и бился тут в углу с гитарой и микрофоном, пока что-то не нарушило цепь.
Он разжал пальцы. Они были в красно-чёрных точках, а на ладони левой руки, мёртвой хваткой охватившей гриф гитары, отпечатались все шесть струн, словно от шести раскалённых проволок. Вокруг стояли побледневшие члены группы, какие-то охающие женщины, растерявшийся и ничего не сумевший выключить электрик сцены.
Гитарный провод из усилителя с «Джеком» на конце выдернул дрожащей похмельной рукой басист Андрюха, тот самый, что своим беспробудным пьянством и хулиганскими выходками так достал Волкова, что не далее как сегодня, перед самой репетицией, он уже было совсем собрался гнать Андрюху в шею, поставив на бас оператора Сашку. А достал Андрюха утренней похмельной выходкой в автобусе, когда, рыча, стал бросаться на пассажиров, предварительно объявив, что он болен СПИДом и сейчас всех перекусает. Началась паника, автобус остановился. Кое-как комсомольцы отбрехались от шофёра и толпы, зарекшись на будущее ездить в общественном транспорте.
Потом уже Волк с Андрюхой много водки перехлебали за этот случай, но Волков так и не понял, действительно ли он благодарен Андрюхе за то, что тот выдернул «джек», или не очень. Может быть, Андрюха как раз лишил его шанса умереть ещё молодым и в расцвете полуславы?
Концерт, видимо, вследствие электрошокотерапии прошёл на высоком градусе. Волков кричал в микрофон и метался по сцене, как в последний день Помпеи. Публика не привередничала и впадала в экстаз с пол-оборота, густо посыпая ладошным шорохом, а также мелкими монетками и значками каждый новый номер.
— Ты был крут сегодня, — сказала ему после концерта одна клёвая герла с ногами такой длины, упитанности и стройности, что Волков её сразу узнал.
— А, Крыса. Я вообще крут. Только ты этого не замечала.
С Крысой он познакомился год назад в другой поездке во Владивосток, организованной местными комсомольцами, вся деятельность которых в последнее время свелась к соответствующему приему рок-звёзд из столичных городов. Комсомольцы возили пиво в канистрах и красную рыбу на флэт, где их поселили у местной рокерши Нэлли, и, установив на флэту видик, бесперебойно подкрепляемый свежей порнухой и боевиками, подсовывали разных молодых тёлок. Подсунули и Крысу. Крыса была металлисткой, но металлисткой с очень миловидным лицом, прозрачными умными глазками и потрясающе красивыми ногами. Всё остальное у неё тоже было в полном порядке, но ноги…
В тот вечер, когда она появилась, было особенно весело. Во Владик прибыла из Питера ещё одна команда лихих музыкальных бойцов, и на флэту происходило братание обеих команд с участием местного, в основном женского населения. Волков от бардака подальше удалился в комнату Нэлли, где она читала ему собственно-душные стихи и никому из рокеров не давалась, так как считалась, как он мельком услышал от кого-то, закоренелой лесбиянкой. Посреди чтения за стеной вдруг раздался страшный грохот, зазвенела разбиваемая посуда, захрустела растаптываемая мебель.
— Спокойно, — сказал Волков Нэлли, — это ненадолго.
И действительно, не прошло и получаса, как всё кончилось. Ругань, как всегда, началась с поношения оператора за плохой звук, потом перекинулась лесным пожаром на гитаристов из-за разногласий в постановке рук при забивке косяков, потом сцепились барабанщики по поводу какой-то Виктории, которая «кому-то дала, а кому-то нет». Всё, как обычно, но равновесие шавочьего потявкивания испортил пацифиствующий директор второй группы по кличке Хиппи-бюрократ, который в ответ на чьё-то колкое словцо о причинах его пацифизма внезапно с воплем подпрыгнул, как ужаленный, выше человечьего роста и двумя грязными пятками в дырявых носках положил на землю сразу двух оппонентов.
Когда Волков и Нэлли прекратили занятия поэзией, всё благополучно закончилось и братание продолжалось с новой силой, хотя кое у кого появились фингалы и распухшие носы, а пол был усыпан осколками корейского фарфора, которым так гордилась Нэлли в начале их знакомства. Был ещё кое-какой пустяковый беспорядок вроде двух растоптанных стульев, сломанного торшера и раздавленного журнального столика, выбитого окна и следа на стене от разбитой бутылки красного вина, но волковский басист Андрюха на пару с басистом из соперничающей команды уже втаскивали в дверь два ящика водки, и пошёл пир горой. Нэлли, с горя принявшая на грудь два стакана водки подряд, плюнула на свою лесбиянью закоренелость и удалилась куда-то во тьму сразу с двумя сексуальными надеждами из обеих команд. Кто-то из гостеприимных комсомольцев побежал за свежими тёлками на подмогу.
Бардак раскручивался по своей обыкновенной гастрольной спирали, и в чаду этого Валтасарового греховодища возникла и затмила всех своей ножной фактурой Крыса.
Волков её не неволил и ничем особым не привечал. Она сама залезла к нему в постель на исходе бурной ночи, а когда он, возбуждённый ею и общей культурно-комсомольской атмосферой, попытался ею овладеть, она не далась, сообщив, что ещё девственна и пока что хочет такой и остаться, но очень любит рок и рокеров.
Тогда Волков изрёк, что девушка всегда сможет сделать мужчине приятное, даже оставаясь и впредь девственницей, и стал толкать её вниз, туда, к началу начал. И она поддалась и стала делать это приятное, но так неумело и неодушевлённо, что он прекратил её мучить и, тесно прижавшись к ней сзади, внезапно крепко уснул. Наутро её в постели не оказалось.
С фанами и Крысой в автобусе подъехали к камчатской Синг-Синг. «Ну что, попробуем?» — спросил кто-то из провожавших. Волков и законно живущие прошли к себе в номер, а один из устроителей концерта занял интересным разговором гостиничную охранительницу высоких моральных принципов совмолодёжи. Тем временем Андрюха открыл окно на первом этаже, в которое забрались страждущие культуры камчадалы и, выйдя из комнаты на первом этаже, быстро перебежали на третий этаж в комнату Волкова и Вадика.