Если бы я не был русским
Шрифт:
— Ну и стадо! — раздражался Волков. — Хотя бы на секунду своими, а не чужими ушами критиков и модничающих остолопов прислушались к тому, что и как он поёт!..
И он с надеждой выглядывал из-за кулис в зал, где вежливо-индифферентная вначале публика быстро переходила к недовольным выкрикам: «Хватит, надоело, иди домой!» — и начинала захлопывать новую песню. А Волков злобно вспоминал, как во времена, теперь уже библейские, когда не было ни законодателей рока, ни писателей-неудачников, сначала ругавших этот самый рок, а потом пригревшихся в тени созданной ими самими «русской рок-культуры», люди с надеждой слушали именно музыку, а
После концерта где-то на флэту, как всегда, приключилась с местными рокерами пьянка не пьянка, но встреча с пивом и коньяком. Толпа всякого народу, шум, дым. Крутилась какая-то помятая запись, где под гитару довольно чистый женский голос пел что-то как будто ужасно знакомое, но нет — совершенно неизвестное, просто внутренне очень близкое. О чём поёт — не разобрать, запись плохая, но голос интонирует так уверенно, так тоскливо-прекрасно, что даже кожа покрывается гусиными пупырышками.
— Это что? — спросил Волков.
— А, это Инна. Неплохо поёт, но как-то не в струе, не модно. Кстати, она была твоей и Голодного отчаянной фанаткой. Даже кое-какие твои песни пела.
И верно — с измятой плёнки сквозь шорох и треск доносилась его песня «Сбитый Ангел». Но Боже! Какой неузнаваемо чудной была она в исполнении этой Инны! Ведь, наверное, это она всё названивала ему по телефону, а он думал, что это очередная рок-шизофреничка из тех, что коллекционируют мгновения любви с известными музыкантами. Как та, что недавно достала-таки его своей энергией и миловидностью. Но вовремя, пока он ещё не включился на третью скорость, проговорилась, что он у неё юбилейный: 150-й по счёту музыкант за один только год. «Прими мои поздравления, — сказал сразу застегнувшийся на все пуговицы Волков, — но у меня сегодня что-то не юбилейное настроение…»
— Почему пела? — спросил Волков.
— Да она уже с полгода как уехала в Питер. Мужа здесь оставила, а сама туда. Как раз полгода назад на их свадьбе гуляли. Муж у неё тоже музыкант, хороший рокер, но что-то у них, видимо, не срослось. Раз как-то она «колёс» наглоталась. Едва откачали.
— Наркомша?
— Да нет. Помереть хотела. А потом уехала. В Питере у неё брат, то ли двоюродный, то ли троюродный. Недавно из армии вернулся.
— А фотографии какой-нибудь её нет здесь?
— Может, и есть. Хозяин флэта раньше все сэйшины и рокерские сходки фотографировал, пока не запил да не женился.
И собеседник Волкова повёл его в другую комнату, где в ящиках из-под посылок лежали грудами сотни любительских фоток.
— Вот она и вот, — указывал гид Волкова, но он и сам уже узнал эту блондинку с невероятно белыми, как будто даже седыми, но, кажется, не крашеными, а такими от природы волосами.
Он вспомнил, как на одном концерте месяца 3–4 назад она выбежала на сцену с тремя розами и поцеловала его в щёку, а он в насквозь промокшей после игры чёрной майке прижал её признательно к своей груди, а когда отпустил, то на её тонкой белой блузке отпечатались два круглых влажных блюдца. Он эти блюдца потом не раз вспоминал, но, в конце концов, конечно, забыл. Тогда, сразу после концерта, он спешил к кому-то на пьянку и отшил её по-быстрому. Припомнил он, что она давным-давно передавала ему через знакомых кассету со своими записями, но он не удосужился её послушать, априори пренебрежительно отнесясь к какой-то там Инне из какого-то Нижнезадрищенска.
К тому же отечественных поющих женщин Волков с молодости не переваривал. А уж звёзды советского рока или эстрады ничего, кроме мозговой рвоты, быстро переходившей в спазмы желудочно-кишечного тракта, у него не вызывали. Фирменные тётки другое дело: Бренда Ли, Д. Джоплин, Д. Баэз, Н. Хаген, Д. Росс и даже Б. Стрэйзанд. «Мне кажется, — говаривал Волков, — что у них в голосовом резонансе не только грудь вместе с сиськами резонирует, но и попа, ноги и то, что между ног, и даже пятки. А эти российские кобылы начнут верещать одной гортанью или полтитьки задействуют, если совсем перенапрягутся, а толку никакого, только трусы мокрые».
А кассету её он, кажется, затёр. Куда-то надо было срочно послать его новые песни. Чистых кассет под рукой не было, и он воткнул в пасть магнитофона то, что было не жаль. Верну, мол, ей потом другую. Обойдётся.
Невыспавшийся и смурной после давешней вечеринки и ночного поезда Волков ввалился домой. Жена, критически обозрев его мятую, небритую физиономию, непонятно хмыкнула, а потом сообщила:
— Тебе опять звонила одна из «этих».
— Каких «этих»?
— Ну, шизофреничек твоих роковых.
— Откуда ты знаешь?
— Да по голосу слышно. И не первый уж раз звонит. Смотри, Волков, сейчас свободных баб, которые посимпатичней, не бывает, я же знаю твой вкус. И получишь ты от её мужика или от следующего так, что не до баб тебе будет. Кстати, мне тут сон один приснился.
— Опять сон!
— Почему опять? Мне давно ничего не снилось, а тут вдруг приснился ты в крови и весь какой-то непонятный — то ли тебя убили, то ли сам кого-то пришил.
Волков вздрогнул.
— Ты же знаешь — я медиум. Тебе, конечно, никого не убить, музыкален ты чересчур. Даже меня ни разу не попытался не то что убить, а побить по-хозяйски, как положено в хорошей семье.
И Волков не понял, шутит ли она о побоях или действительно хочет, чтобы он хоть побил её, что ли, только бы не обходил вот так стороной.
— А вот тебя самого действительно могут. За бабу или какая-нибудь твоя роковая дурёха из тех, что с бритвами на шее. Этими бритвами тебя и полоснёт.
Волков, ничего не ответив, молча прошёл в свою комнату и, поискав там некоторое время неизвестно что, но не найдя, сел, взял гитару и стал в задумчивости тренькать что-то старое, полузабытое.
Женился Волков, как настоящий парашютист — в прыжке, а научил его прыгать без оглядки в неизвестность, как в музыке, так и в жизни, всё тот же Голодный. У него даже постулаты его парашютистской философии имелись. Так, главный из них гласил, что тот, кто изо всех сил цепляется за несущий его самолёт, обязательно вернётся на тот же аэродром или на другой, аналогичный любому аэродрому на свете. И только между аэродромами можно найти что-то стоящее и достойное настоящего прыгуна.