Если бы я не был русским
Шрифт:
— Вероника, подожди, не сердись.
— Отпусти руки.
Он отпустил руки, но охватил её колени и попытался уткнуться лицом в мраморные колонны жертвенника Афродиты.
И вдруг под неясное восклицание Вероники кто-то с силой рванул его за плечо. Он полетел было навзничь на песок, но по давно натренированной боевой привычке перекувыркнулся и через секунду стоял на ногах. Тот самый тип с чёрными усами и в белых брюках, то есть муж Вероники, стоял перед ним собственной персоной.
— Осторожно, — сказал Ивэн, — я бью один раз, но сильно. Усатый угрожающе сверкнул очами.
— Ба, да это Макс. Привет, привет. Ты всё ещё купаешься на этом пляже?
— А вы, оказывается, ещё и старые знакомые, — и Вероника вышла из темноты под луч прожектора. — Спасибо, Макс, ты, как всегда, не вовремя. Я, конечно, справилась бы и сама. Твой старый приятель, в общем, неплохо воспитан, но очень настойчив. А любопытно было бы узнать, откуда вы знакомы?
— А вот отсюда, с этого самого пляжа, — ответил Ивэн, — но, кажется, и мой добрый старый шалопай Макс не намерен меня узнать. Я почему-то всем здесь не ко двору. Впрочем, с Максом мне и так всё понятно, а вот с другими…
Грек начальствовал над оравой босяков «татарского» конца посёлка, а Сынок, прозванный так товарищами за сыновнюю принадлежность к отцу-командиру местной карликовой в/ч, расквартированной в трёх бывших коровниках, жил в конце противоположном — в «курской слободе». Клара была его первой возлюбленной, которую он поцеловал, и этот поцелуй остался единственным урожаем его скалисто-морской любви. А потом возник Макс, вернее, Грек. Он претендовал на Клару и, по словам Ивановых друзей, всегда носил с собой нож. А однажды с приятелями повстречал Ивана, когда тот возвращался после свидания с Кларой, и избил его в кровь, пригрозив, что если увидит его с Кларой вновь, то… Тут он действительно достал алмазно сверкнувшую клинком финку и поводил ею под носом у Ивана. «Тем более, что Кларе я подхожу больше, чем ты, Сынок», — сказал он на прощание.
Иван чувствовал, что он не очень нравится Кларе, и, наверное, Клара действительно не совсем подходила для него, но она была его первой настоящей любовью, а за любовь надо сражаться, это он знал. Но если бы даже он и вовсе не любил её, он был обязан драться потому, что… В общем, сами знаете, почему.
На другой день он вытащил из отцовского стола его пистолет ПМ. Отец как раз был где-то в отъезде. Вечером они встретились с Кларой внизу на берегу, и тут выяснилось, что Грек поработал не только над ним, но и над ней. Она не сказала прямо, что Макс ей нравится, но по тону её слов и по тому, как она отстранялась, когда он хотел обнять её, Ивану стало ясно: Клара его не любит. И в этот момент опять возник Грек со своей шайкой. Он молча шёл на Ивана с лучом луны, поблескивающим в руке, а Клара, его Клара, незаметно отошла в сторону, оставив его один на один со всеми этими враждебными существами.
И тогда он вынул из кармана свой луч — отцовский ПМ. Сначала он выстрелил в песок под надвигающимся на него Греком так, что тот подскочил от ужалившей его ноги гальки, потом под ноги кому-то из его приятелей. Затем, крепко держа пистолет обеими руками, навёл его Греку в лоб и негромко, так что в шуме шелестящих волн было, наверное, трудно разобрать, сказал:
— На колени.
Ярко светила луна над морем, и застывшая группа людей на берегу представляла, вероятно, большой интерес для независимого наблюдателя, но таковых здесь не было.
— На колени, собака, — теперь уже громче нажимая на нервы, произнёс Иван.
Грек стоял, как оглушённый бык, неподвижно, только ясно различимые в темноте белки горящих ненавистью и испугом глаз медленно ходили туда и сюда. И тогда Иван выстрелил ещё раз, так что пуля, наверное, скользнула прямо по чёрным жёстким волосам Грека. Тот молча, как подстреленный, рухнул на колени. И тут к нему подбежал кто-то и закрыл его собой от дула алчущего Иванова пистолета.
Это была Клара.
— Ты всё понял? — услыхал он наконец голос Макса, — если ещё раз увижу тебя рядом с моей женой… — и он провёл по своему горлу большим пальцем правой руки.
«Ну, слава Богу, — подумал Ивэн, — кажется, всё возвращается на свои места, и меня несёт вдоль прежних берегов да ещё с теми же действующими лицами. Только вместо луны мир освещен более яркой иллюзией, и, наверное, от её света Клара превратилась в Веронику, а Грек, кажется, и тогда был в светлых брюках. Не хватает только отцовского ПМ. Но он же спрятал его в стол, стоявший в углу комнаты, которая исчезла вместе с домом в одной из этих, Илоной придуманных зон возврата и невозвращения».
— Пошёл ты, — сказал он, отворачиваясь от Грека и Клары и входя в воду. — Приготовь лучше носовой платок побольше себе под коленки на случай грекопадения. А то, как бы порточки лебединые свои вновь не позапачкал.
Вплавь огибая скалу, ещё издали с моря он увидел, что Илона волновалась, но при виде его целого и невредимого, выходящего из воды, лицо её прояснилось, а Ивэн с радостью и раскаянием думал, что всё равно милее Илоны женщины на свете не сыскать, и пора бы перестать ему её обманывать и мучить.
— Когда ты один долго плаваешь в море, у меня возникает чувство ревности, — улыбаясь, сказала ему Илона.
— К кому?
— К морю. Мне кажется, оно вступает с тобой в слишком интимные отношения, потому что море в этой бухте очень уж женоподобное.
— Знаешь что, я начинаю бояться тебя. Ты всё время как будто в воду глядишь. С морем, да и не только с ним (но с ним особенно), у меня с юности возникли странные отношения. Антропоморфность морской волны и вообще природы в период полового созревания возбуждала меня гораздо сильнее, чем фото голых красоток, натура, подсмотренная в женских раздевалках и общественных туалетах, или исступлённые эротические фантазии раскалённого юношеского воображения. Я ощущал природу не привычной матерью, а любовницей или женой. Я испытывал настоящее физическое влечение к деревьям в лесу, к болотному мху, к цветам, снежным сугробам и, конечно, к царице моего гарема — морской воде. Я боролся с чувственным зовом природы, как борется наркоман, ещё не по уши ушедший в свои «соломки», «шишечки» и «колёса». Даже когда появился опыт любовной игры с женским телом, меня всё равно не покидало чувство, что сугробы, цветы, женщины, деревья и вода морей — это всё одно и то же, одна универсальная любовница, а её отдельные детали — это только вспышки предчувствия чего-то божественного, невероятного, какой и должна быть любовь.
На следующий день Вероника была на месте и, заметив его, тоже вошла в воду и поплыла навстречу.
— Плыви за мной! — крикнула она Ивэну, и он послушно стал ввинчиваться в толщу вод за ней дальше вдоль скалистых берегов. На одно мгновение ему почудилось, что не ногой она плеснула перед ним, а серебряным русалочьим хвостом, но, нырнув поглубже, он глянул снизу сквозь лазоревую просинь на мерно работающие безупречным брассом две сильные женские ноги и, усмехаясь, выплыл на свет Божий. Может, то и были два серебристых хвоста, да ему хотелось ног. Они выбрались на большой камень в неком подобии грота. Это место Ивэн помнил ещё с детских лет, так как не раз прятался здесь, играя с друзьями в разные игры и приключения. Заплывал он сюда и с Кларой.