Если любишь
Шрифт:
— Внучка, куда дела клетку?
«Внучка», «внучек» — были любимыми словечками Дарьи. Находясь в добром настроении, она иначе не звала ни одну девушку, ни одного парня. Рассердившись же покрикивала: «Эй, парень! Эй, девка!»
Максим, конечно, догадался, что только крольчатница может так волноваться за своих питомцев, поэтому решил: Дарья попала в чарусу с родной внучкой. Внучек, к слову сказать, было у нее не меньше десятка.
Алка молча пошла к тропинке. Максим отправился следом.
Дарья поплелась последней. И каждым из них владели совсем разные мысли.
Дарья шумно охала, вслух проклинала
Максим, наоборот, считал — все обернулось как нельзя лучше. Приступы куриной слепоты, пусть и не долгие, здорово портили ему настроение. Он чувствовал себя беспомощным, стыдился этой беспомощности, старался скрыть ее от людей. Теперь же, когда он сумел помочь людям в самую трудную для себя пору, ему вдруг открылось; вовсе незачем скрывать свою болезнь, а тем более стыдиться ее. Большинство людей, даже эта ругательница Дарья, имеют отзывчивую душу, так же, как и он, всегда готовы прийти на помощь. И если бы Дарьина внучка не пошла впереди, он сам бы признался, что в сумерках видит плохо, сам попросил бы ее идти первой.
А Алка? Она была вся взбудоражена. Она тоже, как и Дарья, шла босиком — потеряла в чарусе туфли. Но даже и не думала о них.
Хотя Максим и скрывал свою «сезонную» болезнь, Алка еще давно, в школьные годы, знала, что временами на него накатывалась слепота. И теперь, когда он не узнал ее, она сразу поняла, почему так случилось. Поняла и поразилась: какую же надо душу иметь, чтобы на ощупь лезть в болото! Вот уж о себе человек не думал. Это бескорыстие так бескорыстие!
Вспомнилось Алке, как не раздумывая залез Максим на крышу телятника скидывать снег, как ставил плетень. И таким необыкновенно отзывчивым, таким удивительно щедрым на добро открылся Максим перед Алкой — даже сердце у нее зашлось. И если раньше она просто считала Максима интересным парнем, если раньше стремилась зануздать его лишь потому, что он не признавал ее власти, то теперь вдруг прихлынуло к сердцу теплое чувство.
Когда они поравнялись с крайним домом деревни и Дарья вошла в свою калитку, Алка, пройдя еще немного, неожиданно остановилась. Потом повернулась назад, обняла с разгону наскочившего на нее Максима и прошептала ему в ухо:
— Дура я была, дурочка! Прости меня, пожалуйста.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Много огорчений доставили Аришкины интриги Лане, игрушкой в ее руках оказалась Алка, заколебался в своих чувствах Максим. Но для Аришки все это было чем-то вроде тренировки. Она ожидала момента, который дал бы возможность отомстить Александре Павловне и Зинаиде Гавриловне.
При каждой встрече с Аришкой Ивашков методически, настойчиво внушал ей, что падение Куренкова — это результат чьего-то подсиживания. Он не называл фамилий. Но после каждой беседы с ним Аришка накалялась гневом. Она уверилась, что Александра Павловна выжила Куренкова, чтобы самой захватить председательское кресло, а Зинаиде Гавриловне передать свое.
После того как Александру Павловну избрали председателем, не кто-нибудь, а именно она рекомендовала коммунистам выбрать партийным секретарем Орехову. И ясно же, не зря. Фельдшерица давно действовала с ней заодно. Обе они всегда точили зуб на «калинников». А раз Куренков был в дружбе с ней, Аришкой, давал послабления «калинникам» и сам пользовался ивашковским медком для разного доставания-добывания, то удар по Куренкову приходился ударом сразу по многим.
Ей, Аришке, досталось больнее других. Мало того, что рухнула надежда окончательно завоевать Куренкова, стать законной председательской женой, Александра Павловна не захотела оставить ее и конторской техничкой, взяла пожилую колхозницу. Ладно еще, удалось заручиться в районной амбулатории справкой о хроническом радикулите, и опять дали нетяжелую работу — поставили ночной сторожихой на склады.
Техничка — сторожиха, разница вроде невелика. Но разве можно было сравнить работу в конторе, да еще при Куренкове, с ночными дежурствами на складах? Там она всегда была в курсе всех новостей, могла вмешаться в события, нередко направить их так, как хотелось. А тут что? Хоть глаза все прогляди — ни одной живой души возле складов ночью не увидишь. Даже случайная парочка не забредет. Новости разве воробьи могут прочирикать, да и то лишь на заре, когда пора домой уходить.
Нет, не могла Аришка забыть такую обиду! Она возненавидела и Александру Павловну и Зинаиду Гавриловну, следила за каждым их шагом, напряженно высматривала, прикидывала, когда, как и чем посильнее прищемить своих недругов.
Околачиваясь у конторы, Аришка однажды услышала, как Александра Павловна сказала Зинаиде Гавриловне:
— Вечер сегодня такой славный! А на душе что-то пасмурно. — И после паузы добавила: — Впрочем, это «что-то» сорок лет — бабий век…
— У тебя сегодня день рождения? — остановилась Зинаида Гавриловна.
— Да, грустный юбилей.
— Поздравляю! — Зинаида Гавриловна обняла, поцеловала Александру Павловну. — И уж извини, сбегаю домой, а через час, хочешь или не хочешь, в гости к тебе приду, чтобы ты не грустила…
— Верно, приходи! — оживилась Александра Павловна. — Никогда я свой день рождения не отмечала, а сегодня уж отпразднуем. Бутылка шампанского в запасе есть, радиолу послушаем.
Председательница и фельдшерица ушли. Аришка проводила их каверзным взглядом. Примостившись на крылечке конторы, лузгая семечки, она стала наблюдать за домом председательницы.
Муж Александры Павловны уже четвертую зиму учился в Новосибирске, в высшей партийной школе. Детей у них не было. Считай, жила вдовой, как и Зинаида Гавриловна. Аришка, прикидывая на свой аршин, не больно верила в то, что именины они отпразднуют вдвоем с фельдшерицей. Пожаловалась же, что тоскливо на душе. А вдове от вдовы разве прибудет веселья?
Через час со свертком в руке прошла мимо Зинаида Гавриловна. Видимо, несла что-то в подарок. Может, и выпивку прихватила, чтобы не ограничиваться тем шампанским. Потом на улице показалась легковушка. И не к конторе подкатила, а остановилась у дома председательницы. Из машины вышли двое незнакомых мужчин, направились в калитку.