Если любишь
Шрифт:
— Спасибо, — произнес Тихон совсем грустно. — Но еще мне хочется… Прошу тебя, Ланя… поцелуй меня на прощание!
Девушка изумленно расширила глаза, отступила на шаг от парня.
— На прощанье ведь, — повторил парень совсем тихо и необычайно мягко. — Чтоб помнить всю жизнь.
Ланя отступила еще на шаг. Ей не хватало дыхания. Она боялась, что вот-вот закричит, как кричат во сне от удушья. И она бы закричала, сделай Тихон хоть одно движение. Но парень стоял неподвижно, опустив голову, высоченный, с богатырским разворотом плеч и в то же время беспомощный, покорный ей.
— Больше мне ничего не надо. Я сразу же уеду.
Дрогнуло в груди
Такой была последняя встреча Лани с Тихоном. Парень действительно сдержал свое слово, уехал назавтра из Дымелки.
Тихон-то уехал, но расставание это подглядела каким-то образом Алка. И при первой же встрече намекнула об этом Лане.
— Станешь двоих целовать — доведется одной куковать. Не слыхала ты такую поговорку? — спросила она язвительно.
— Не слыхала.
— Так теперь запомни.
— А мне она ни к чему.
— Зато Максиму да Тихону она, эта поговорочка, может припомниться. Хотя Максим теленок-теленком, но ведь и телята брыкаются.
— Ты на что намекаешь? — покраснела Ланя.
— На фактик один, на самый достоверный…
— Но ведь… просто на прощание…
— А не боишься, что с Максимом придется проститься? Если ты так делаешь, то и другие получают моральное право не считаться со всякими условностями. Хотя ты и подружка мне, а возьму и отобью у тебя Максима. Что глаза вылупила? Захочу — и завладею!
Ланя ответила с едва сдерживаемым бешенством:
— Сумеешь — завладевай!
— И это ты говоришь? — изумленно воскликнула Алка.
— Скажу больше: и жалеть тогда не буду.
— Не… будешь? — прерывисто переспросила Алка. От удивления она буквально лишилась голоса.
— Да, не буду! Потому что, если может им любая завладеть, то значит… значит…
Ланя не нашла такого слова, которое выразило бы ее чувство. Беспомощно глотнула воздуху и, чтобы не разреветься на глазах у Алки, резко захлопнула перед ее носом дверь.
— Ну хорошо-о! Я это запомню!.. — раздельно произнесла Алка.
Недаром Ланя в разговоре с Диной обронила, что хотя у Тихона живы отец и мать — он больше сирота, чем Максим и даже она сама.
Отец у Тихона был мастером на все руки. Не только в Дымелке, но, пожалуй, во всем районе ни один плотник, ни один столяр не обладал таким умением работать с деревом, как Спиридон Маленький. Если дом срубит, то наличины, карнизы, коньки так украсит — что тебе сказочный теремок. Шкаф сделает — любой краснодеревщик не осудит: каждая дощечка подогнана без единой щелочки, а отполирован — глядись, как в зеркало. Зеркала он, между прочим, тоже умел делать. А рамы для трюмо такие вытачивал, что впору их не в избе ставить, а на выставке… Валенки скатать? Пожалуйста! Сапоги стачать? Тоже мог Спиридон на славу. В годы войны он приспособился даже из потрепанных ученических портфелей шить для деревенских модниц (девчата и в войну стремились принарядиться) вполне приличные туфельки.
В народе таких умельцев очень уважают. И стар и мал величают их по имени-отчеству. Между тем Спиридона Маленького никто по-настоящему не уважал. Все звали его и в глаза и за глаза, словно мальчишку, Спирей. Случалось, безусый юнец ломким баском попросит на улице:
— Спиря, дай закурить.
И Спиря, который вовсе ему не друг, не приятель, да и старше чуть ли не втрое, — ничего, дает. Он давно уже привык к тому, что иначе его не зовут, и ни на кого не обижался.
Почему же люди так неуважительно относились к мастеру? Разве Спиря был хапугой, стяжателем и не заслуживал иного к себе отношения? Нисколько. За любую свою работу он требовал ничуть не дороже, а зачастую и дешевле, чем другие ремесленники. Нередко брал меньше даже того, что та же вещь стоила в магазине.
Тогда, может быть, не уважали его по недоразумению, из-за наговоров обиженных плотников, столяров, пимокатов и сапожников? Да, случалось не раз, заломят шабашники с колхоза за постройку, допустим, детских яслей полсотни тысяч. Крякнет председатель, но делать нечего — нет своих плотников, приходится соглашаться. А тут, откуда ни возьмись, является Спиря. Спрашивает:
— Сколько положено платить строительному бригадиру? Ну вот, кладите мне эти денежки. А в помощники давайте здоровых ребят. Не плотники — не беда. Лишь бы пальцы были — топор ухватить, да плечи подюжей — бревна ворочать. Остальное неважно. Научу, как топором и рубанком владеть. Где не сумеют — сам доделаю. По рукам?
Обрадованный председатель спешил хлопнуть Спирю по костлявой, мозолистой ладони.
Назавтра же Спиридон Маленький принимался за строительство. И под его руководством бригада колхозных парней, умевших до этого только колоть дрова, ставила отличный дом для детских яслей. К отделочным работам Спиря, правда, никого не допускал — брал их целиком на себя. Сделает все, как душа хочет, приведет председателя, спросит:
— Как оно?..
— Загляденье! — похвалит председатель.
— Тогда гони по уговору монету.
Получит свою бригадирскую зарплату, соберет всю бригаду, с которой строил, не прогонит и прохожих, охочих до стопочки, — и кутит, пока не пропьет все до копейки.
На какие же средства, спросите, он жил тогда, как содержал семью?
Семья у него была невелика: жена да Тихон. Сын давно уже зарабатывал хлеб на трудодни, везде, где мог справляться мальчишка: и на сенокосе копновозом, и на тереблении льна, и на водовозке во время хлебоуборки. Жена тоже не была нахлебницей. Она, хотя и хворая, ходила за огородом, за поросенком, за курицами — коровы, гусей и уток, вообще «полного» хозяйства у Спири никогда не имелось. Ну, а на одежду, когда она вконец истрепывалась, мать загодя подкапливала из тех трешек и пятерок, которые отец считал зазорным брать с односельчан за всякие мелкие поделки.
А больше в доме ничего и не требовалось. В избе была одна лишь комната. Тут тебе и кухня, и спальня, и столовая, и столярная мастерская. Комната просторная, но до того загорожена верстаком, полками для столярного и плотничьего инструмента, кухонной посудой, заставлена строгаными и нестрогаными досками, что ходить и работать в ней мог лишь хорошо приспособившийся к этим условиям человек.
Когда Спиря на месяц, на два, а то и на полгода уходил из дому, строил, как уже рассказывалось, что-нибудь в соседнем колхозе, жить еще можно было сносно. Сын и мать чувствовали себя свободно. Но вот отцу ударяла в голову мысль смастерить что-то еще невиданное у них в деревне, и принимался он дома за работу — тут уж приходилось туго. Спиря становился буквально одержимым. Работал с утра до ночи, до одури, до тех пор, пока не засыпал, растянувшись на верстаке. А если сын и жена случайно во время работы задевали его, роняли какой-либо инструмент или заготовку, он впадал в бешенство. Кричал, сыпал бранью так, что звенели стекла в окнах. Мог не задумываясь и ударить.