Если любишь
Шрифт:
Это легкое прикосновение словно обожгло девушку. Она выпалила:
— Не верю. Не верю!
— Да почему не веришь? — опешил Тихон. — Я вроде ничего не сказал такого…
— Никому больше не верю!
Тихон глянул на Дину уже совсем огорошенно, даже с некоторой боязнью. Но вдруг его осенило: Дина не зря, а исходя из горького какого-то опыта твердит ему о неверии.
— Больше не веришь? — переспросил он. И добавил с таким напряжением, с каким не доводилось подымать даже многопудовые блоки при ремонте трактора: — Значит, обманул тебя кто-то крепко?..
Беспомощное молчание Дины было для парня самым страшным ответом.
— Нет, сама обманулась!
Сказала и пошла к костру, к людям, маленькая, тоненькая, но уже не беспомощная.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Алка нашла-таки случай перебраться па комбайн к Максиму. Принял он однажды смену, смотрит — на соломокопнителе стоит с вилами улыбающаяся Репкина. Она не стала дожидаться расспросов, сама объяснила бойко:
— Прибыла в твой экипаж! Бригадир направил вместо Катьки.
Что мог сказать Максим? Не нужна, дескать, подмога. Но без соломокопнильщицы на прицепном комбайне не обойдешься. А прямо объявить, что он против того, чтобы именно она работала на его комбайне, — не рад станешь. «То ли ты меня боишься?» — начнет сразу же язвить Алка. И может наговорить такое, что со стыда сгоришь. А она все равно останется на своем месте. Ни бригадир, никто не поддержит его. Уж лучше не затевать спора.
— Прибыла, так работай, — сухо отозвался Максим. — Только временной себя не считай.
— Постоянной, значит? — ухватилась за слово Алка. — Да я, Максимчик, о том лишь и мечтаю, чтобы постоянно быть возле тебя!
Положительно, с Алкой опасно было разговаривать даже о самых безопасных вещах.
На этот раз Репкина трудилась, мало сказать, честно, старательно, а буквально самоотверженно, казалось, никакой усталости не ведала. Не легко выстоять на соломокопнителе смену. Если жара — задыхаешься от пыли, обливаешься потом. Вилы в руках делаются пудовыми сами по себе, а надо еще поминутно отгребать солому. Принесет ветер прохладу — тоже облегчения мало: на ветру не только пыль, но и полова, остья слепят глаза, лезут в нос, за ворот, в рукава. А что трясется мостик под ногами, что непрерывно оглушает рев моторов, грохот молотилки — это уже считается пустяком.
Но Алка не только исправно несла вахту на мостике соломокопнителя. Она помогала Максиму и в техуходе за комбайном, и в ремонте, если случались неполадки. Порой становилась даже у штурвала, когда парень садился за руль грузовика и отвозил на ток зерно.
Незаменимой показала себя помощницей. Максим был очень доволен ей. И особенно тем, что Алка держалась с ним теперь просто, естественно. Ни разу не попыталась «подманить» к себе, состроить глазки или сконфузить принародно какими-нибудь игривыми словечками. Рядом работает настоящий, давний товарищ — вот что своим поведением показывала Алка.
И не она уже на него, а сам Максим нередко ловил себя на том, что смотрит на нее восхищенно. Спохватившись, он делал строгое лицо. Но ведь как ни лукавь, а сам себя не обманешь. Красива, привлекательна Алка, работящая, не унывающая ни при каких трудностях!..
«Надо же так перемениться!» — изумлялся в душе Максим. А иногда задумывался: «Может, и не переменилась, такая и была, только мы не замечали в ней этого хорошего, а видели то, что она на себя напускала. Поди сразу узнай, где в человеке свое, а где наносное. Иногда и в себе-то не вдруг разберешься».
Одно осталось в Алке неизменно: по-прежнему любила принарядиться. Как она ухитрялась следить за собой — трудно понять, но если комбайн останавливался даже на самое короткое время и парень соскакивал с тряского мостика на твердую землю, он всегда видел перед собой свежее, будто только что умытое лицо девушки и чистую косыночку на голове.
Сначала Максим молча удивлялся: пыль на нее, что ли, не садится? Потом приметил: Алка носит в кармане комбинезона плоскую капроновую фляжку с водой и запасную косыночку. Чуть стихнет мотор — она начеку, уже умывается, сбрасывает запыленный платок. А уж когда кончали смену, она непременно пряталась за машиной, сбрасывала с себя комбинезон и надевала белую кофточку с юбкой. Пусть был поздний вечер, пусть никто не мог заметить снежной белизны ее кофточки, все равно перед тем, как ехать домой, она переодевалась. Впрочем, чаще всего это не оставалось незамеченным. Максим обычно подвозил Алку попутно на грузовике до тока. А с тока она уезжала домой с очередной сменой студенток. И девчата прямодушно изумлялись:
— Когда ты только успеваешь стирать свою кофточку? И как не надоест: раз надела — и опять в стирку.
— Что я люблю, то мне ни в жизнь не надоест! — отвечала Алка подчеркнуто.
И Максиму было ясно: не только о кофточке говорит она это. Он подозревал, что наряжается она все-таки не из простого пристрастия к чистоте и аккуратности, не только из желания постоянно изумлять студенток и таким способом как бы возвышаться над ними…
Вообще Алка стала словно бы больше ценить себя, при случае старалась показать это всем своим поведением. Если раньше она любила зубоскалить, заигрывать с парнями, бездумно кружить им головы, то теперь держалась с ними строго. И оттого особенно ощутимо было, что Максим стоит у нее наособицу. Да, с ним она тоже перестала заигрывать, но явно выделяла его тем, что держалась с ним просто, по-дружески.
Что все это значило? К чему могло привести? На первый вопрос Максиму не так уж трудно было найти ответ, а вот на второй… Но вскоре все разъяснилось.
Забарахлила однажды под вечер молотилка комбайна. Можно было бы оставить регулировку и на завтра, но Максим не хотел терять на это дорогие дневные часы. Он вместе с трактористом занялся ремонтом. Вторая соломокопнильщица, пользуясь случаем, ушла пораньше домой. Алка осталась. Подавала инструмент, помогала чем могла, потом светила лампочкой-переноской.
Дело затянулось далеко за полночь. Тракторист увел свой трактор на зябь, и Алка с Максимом остались в поле одни.
— Девчата с тока давно уехали, — вздохнула Алка.
Этот вздох сразу поверг Максима в смятение. Как он не сообразил, что надо было раньше подсказать Алке отправиться домой. Теперь придется провожать ее до деревни. Не скажешь же, чтобы шла одна. Свинство ж это!.. И на стан с собой позвать тоже неудобно. Девчата там не ночуют, даже повариха уезжает домой. Это же только название: культстан, а так — хибарка с нарами в два этажа. Здесь, бросив на голые доски солому и какую-нибудь одежду с плеча, отдыхают только те механизаторы, которым через два-три часа снова заступать на смену. Да и то по нужде, из-за напряженной нынешней уборки, а в прошлые годы вообще никто не ночевал.