Если любит – поймет
Шрифт:
Элли смотрит на меня в полном изумлении.
— Что это с тобой? Чего ты кричишь?
Я закрываю лицо руками и наклоняю голову.
— Не знаю…
6
Меня настолько потрясает известие об отношениях Максуэлла и Джанин, что я звоню ему и говорю, будто сегодня неважно себя чувствую и хотела бы побыть дома одна. Он предлагает вызвать врача, привезти какие-нибудь лекарства, приехать, чтобы хоть полчасика побыть вместе, но я от всего отказываюсь и целый вечер терзаюсь раздумьями.
Почему мне так неприятно представлять его с обворожительной Джанин? Во-первых, наверное потому, что она необыкновенно хороша, талантлива и уверена в себе. Если мужчина по-настоящему влюбляется в такую женщину, то скорее всего будет обожать ее до конца своих дней, а с другими только утешаться. А раз так, тогда я для Максуэлла нечто вроде болеутоляющего. Растворюсь в нем, сделаю свое дело, и он обо мне забудет.
Меня охватывает ужас. Я выбегаю в прихожую, включаю все лампы, становлюсь у огромного зеркала и долго смотрю на себя. Увы… Во мне, несмотря на необычную зелень глаз и благородство черт, нет и половины той прелести, из какой соткана Джанин Грейсон. А о славе, всеобщем признании и любви мне не следует и мечтать…
Оставив свет включенным, плетусь в гостиную, забираюсь с ногами на диван и обхватываю себя руками, будто от холода.
Во-вторых, теперь, зная об их прежней связи, я чувствую, что буду на каждом шагу думать, будто Максуэлл сравнивает меня с Джанин и тайно презирает за несовершенство. В-третьих, меня снова изъедают мысли о том, что для людей из мира кино браки и романы все равно что игры для детей. Звезды и все, кто с ними связан, очень быстро сходятся, пресыщаются страстью и расстаются. Отношения, которые длятся полтора года, для многих из них, как верно сказала Элли, чуть ли не целая вечность.
Что мне делать? — в муках думаю я. Тоже податься в артистки? Это смешно. Актерская жизнь всегда меня завораживала, но сама я не той породы. К тому же поздновато в двадцать восемь лет пытаться выискать в себе дар лицедея. Но самое главное, если берешься за какое-то дело не по призванию, а из-за глупой ревности, из-за того, что тебе не хватает уверенности, ты ничего не добьешься, только опозоришься.
В понедельник прихожу на работу как в воду опущенная.
— Что это с тобой? — спрашивает Джессика. — Начальство успело подпортить настроение? — Она кивает в ту сторону, где расположен кабинет Вайноны. — Я о ней сегодня еще ни разу не вспомнила.
Качаю головой.
— Нет, это я так… Не выспалась. И потом… понедельник, сама знаешь, день тяжелый. — Криво улыбаюсь и включаю компьютер.
На новости про масла и фильтры я, разумеется, так и не подписалась. Джим, как и пообещал, позвонил в тот же день и уверил меня, что лучше оставить эту затею. Я явилась к Вайноне и, как могла твердо, заявила: испробовала, мол, все возможные способы и теперь знаю наверняка, что выполнить это задание невозможно. Она посмотрела на меня так, будто не помнит, о каком задании идет речь. А теперь, когда до моего отпуска остается неделя, словно вообще забыла о моем существовании. Сидеть без дела, конечно, невыносимо, но сегодня мне ни до чего. Все мысли об одном.
Вечером Максуэлл ждет меня на съемочной площадке. Сегодняшнюю сцену они снимают в ресторане на крыше. Начнут только тогда, когда совсем стемнеет. Представляю себе Джанин в вечернем платье и то, как Максуэлл будет не отрываясь смотреть на нее, и мне делается тошно.
Способен ли он, зная, какая она в постели и как выглядит, когда просыпается утром, смотреть на нее бесстрастно, как режиссер на актрису, не более? Нет. Конечно же нет. А я теперь не смогу не думать об этом, когда буду видеть их обоих. Что делать?
Во время ланча мне приходит мысль съездить после работы в салон красоты и совершенно изменить свою внешность — остричь волосы, покраситься, скажем, в пепельную блондинку, попросить, чтобы мне сделали убийственный макияж и покрыли ногти темно-бордовым или даже черным лаком. Потом можно зайти в магазин и выбрать самый экстравагантный, самый смелый и дерзкий наряд. Сначала эта идея меня забавляет и даже успокаивает, но веселье быстро проходит и я с грустью понимаю, что мне никогда не набраться смелости, чтобы выкинуть подобный номер. Как же быть?
Сам по себе ресторан не слишком шикарный, но декораторы так искусно украсили его гирляндами, фонарями и экзотическими растениями, что он превратился в истинное обиталище сливок общества. Съемки еще не начались — кое-кому из актеров пудрят лица, операторы настраивают камеры, а осветители проверяют лампы. Оказываясь в этой сказке, я настолько увлеченно принимаюсь рассматривать все и всех вокруг, что на время забываю о своих неприятностях. Максуэлл стоит в дальнем конце, у защищенного бортиком края, и что-то объясняет трем мужчинам в смокингах, видимо актерам, играющим второстепенные роли. Те кивают, отходят, Максуэлл поворачивает голову и замечает меня. Я заставляю себя улыбнуться. Он торопливо, почти бегом, подходит ко мне и непродолжительно, но открыто, не заботясь, смотрит ли кто-нибудь на нас, целует меня в губы. От этого мое сердце немного оттаивает, но казаться веселой все равно слишком трудно.
— Как ты? — спрашивает Максуэлл. — Как себя чувствуешь?
— Гм… — Пожимаю плечами.
— Значит, неважно. И вид у тебя нездоровый. — Максуэлл сдвигает брови, обводит ресторан внимательным взглядом, берет меня за руку и ведет к стулу, который стоит сбоку, чуть дальше съемочной площадки. — Садись. Отсюда все будет видно и не придется куда-либо переходить. Вытерпишь? Или, может, поедешь домой? — Он пытливо всматривается в мои глаза.
Я улыбаюсь — на сей раз почти естественно. И сажусь на стул.
— Конечно, вытерплю. Пожалуйста, не волнуйся.
Максуэлл наклоняется, еще раз чмокает меня в губы и шепчет на ухо:
— Я ужасно соскучился.
Мое бедное сердце сладостно замирает. На мгновение мне становится так хорошо, что кажется, будто никакой Джанин Грейсон на свете вообще нет.
— Я тоже, — шепчу я в ответ.
Увы! Как только Максуэлл выпрямляется и отходит, прямо перед камерами появляется Джанин. На ней настолько открытое платье, а ее мраморный бюст так соблазнительно выглядывает из-под черного бархата, что я в своем новом платьице, которое вчера мне казалось едва ли верхом откровенности, чувствую себя неприметной и напрочь лишенной женской привлекательности.