Если мы живы

Косцинский Кирилл Владимирович

Прячась от луны в густую тень домов, я пошел дальше. Дойдя до перекрестка, я замедлил шаги, как вдруг из-за угла прямо на меня вышел патруль. Двое солдат в шлемах, один — с винтовкой, другой — с тупорылым «шмайсером» на груди, они остановились, широко расставив ноги и подозрительно разглядывая меня.

— Аусвайс, — произнес один. — С-собак…

Передо мною стояли немцы, а не румыны.

Чтобы выиграть время, я полез в один, потом в другой карман и нащупал рукоятку револьвера. Я вытягивал его спокойно и медленно, как вынимают бумажник, в котором лежит

документ, подписанный, по крайней мере, Гиммлером.

Выжидая, немцы стояли неподвижно. Из-под глубоких шлемов поблескивали их глаза. Автоматчик был слева. Это удачно. Он всего опаснее для меня.

Я бежал легко, удивляясь этой легкости, не чувствуя под ногами земли. Где-то рядом со мной воздух рассекали пули, впереди дзенькнуло стекло, но выстрелов я почему-то не слышал.

Справа возник невысокий забор, я кинулся к нему и, не задерживаясь, перемахнул на ту сторону. Я перебирался еще через какие-то заборы и стены, натыкался на коряво растопыренные руки яблонь, пересек одну и другую улочку и оказался наконец возле небольшого, как домик с двускатной крышей, колодца.

Я все еще не мог отдышаться. Мелкая дрожь колотила меня, как в лихорадке. Едкий пот струился по лицу, заливая глаза. В руке что-то кололо и ныло. В отдалении слышались выстрелы, свистки. Совсем близко, за забором, кто-то пробежал, тяжело топая сапогами.

Переждав минуты две, я привязал к колодезному крюку платок, помочил его, с наслаждением выжал в рот, вытер лицо и глаза. В локте опять что-то кольнуло. Скинув пиджак, я осмотрел руку: повыше локтя пуля пробила навылет мягкие ткани. Пересиливая боль, я ощупал и кость. Кажется, она не была задета.

Разорвав рубаху, я перевязал рану и огляделся. Сад примыкал к большому двухэтажному дому. Окна его были плотно закрыты ставнями. Песчаная дорожка, огибая крыльцо, вела к воротам.

Я был почти у ворот, когда чьи-то шаги за ними остановили меня. Бежать в сад было поздно. Несколько ступеней под крыльцом вели вниз, в полуподвал. Я ступил на них… Калитка заскрипела, шаги шуршали по песку, приближаясь. Я прижался к двери, она подалась, и, потеряв равновесие, я шумно ввалился в темное помещение.

— Кто там? — испуганно произнес женский голос.

Сапоги застучали по лестнице. Я встал за открытую дверь.

— Кто там? — громко крикнули из глубины комнаты.

— Що ты раскудахталась, як квочка? — спросил с лестницы мужской голос. Тень его легла на пол рядом со мной. — Воды трошки.

— Другого времени тебе мало? — сварливо сказала женщина, завозившись в своем углу. — Знаю я твою воду.

Едва не задев меня, полицай — он был с повязкой на рукаве и с винтовкой — пошарил рукой на стене, нашел ковшик и, зачерпнув воды, стал шумно пить. Я слышал, как булькала и переливалась вода в его горле, как скрипели ремни. Он стоял спиной ко мне, закинув голову, в полумраке я различал его грузное, крепко пахнущее потом тело. Он был так близко

от меня, что я ощущал тепло, идущее от него. Я сдерживал дыхание, чтобы не выдать себя, а он все пил и пил.

Наконец он повесил ковшик и помедлил возле двери.

— Обратно хтось нимца зараз ухекал, — сказал он. — Ось тут, на Чепельской.

Хозяйка молчала.

— Кажного дня то одного, то двох.

Тишина.

Полицай переступил с ноги на ногу.

— Галя у хати?

Голос его звучал нерешительно.

— А тебе что за дело? — все тем же сварливым тоном отозвалась хозяйка. — Повадился кувшин по воду!

— Та ни, я тильки так… Тому що не бачив, вернулась вона чи ни.

— И нечего тебе знать. Ишь, пошел узоры разводить. Даже ночью девке проходу не дает.

— Та я що… Я ничого…

— Ну и иди, раз ничего. Всполошил всех средь ночи.

Оставив дверь открытой, полицейский вышел, стал осторожно, почти бесшумно подыматься по лестнице. Опять прошуршали его шаги по песку, опять скрипнула калитка.

Несколько мгновений стояла полная тишина, потом я стал различать мерное дыхание хозяйки.

Я решил на всякий случай выждать еще несколько минут, но женщина снова завозилась в своем углу и вдруг произнесла трезвым, совсем не сонным голосом:

— Двери-то запри!

Никто не отозвался ей. Видимо, девчонку не разбудило даже мое шумное появление. Но чертова баба теперь обязательно поднимет ее, а та, закрывая дверь, чего доброго, наткнется на меня и поднимет шум. Все же я продолжал стоять неподвижно, прислушиваясь к темноте, как слепой.

— Полно тебе стоять-то! Ишь, кликали его черти с лыками, — опять заговорила женщина. — Встал, как истукан, и стоит. Запри двери, кому говорят!

Она чиркнула спичкой, и я увидел большую и низкую комнату с деревянной кроватью в углу. В ней полусидела косматая старуха и, прикрываясь от света ладошкой, в упор разглядывала меня.

Локтем я толкнул дверь. Она захлопнулась с сухим щелчком, как крышка мышеловки.

— Гаси свет, бабка! — злобно скомандовал я. — Ну!

— Ишь, расхорохорился, — произнесла старуха, не спуская с меня взгляда черных пронзительных глаз. — Ушел стражник-то.

— Вот и гаси! — угрожающе повторил я.

— Да ты никак мастер с бабьим подолом воевать.

Она зажгла стоящую на табуретке коптилку и, выпрямившись в постели, продолжала рассматривать меня и мою разорванную, в бурых пятнах рубаху.

Я застегнул пиджак и огляделся.

Незамаскированное окно выходило в сад. С улицы полицейский не мог увидеть свет. Закрытая дверь рядом с кроватью вела, очевидно, в — соседнюю комнату. Может, там была Галя, с которой крутил шашни полицай?

—А ты кто такой будешь? — спросила хозяйка, и в голосе ее послышалось откровенное любопытство. — Здешний али пришлый откуда?

— А тебе что за дело?

Я вдруг увидел то, чего почему-то не заметил раньше: у стены на столе стоял глиняный горшок, повязанный белой тряпкой. Рядом лежала краюха хлеба. На мутном стакане заснула объевшаяся муха.