Если он поддастся
Шрифт:
– Милорд, я не ожидала, что вы в городе, – сказала баронесса. – Как видите, я не совсем готова к вашему визиту.
– Значит, вам на самом деле не известно, где мой сын? О боже, не могу поверить, что она сделала это! Как она могла так поступить со своим собственным ребенком? Я даже не представлял, насколько серьезно она больна.
– Она?.. – Олимпия вопросительно взглянула на маркиза.
– Я, вероятно, должен сказать, что скандал вот-вот разразится, если слухи уже не пошли. Я говорю о моей жене. Она забрала ребенка. Сказала, что продала его за десять гиней и что я больше никогда его не увижу. Я не мог поверить, но то, как она говорила о Генри… – Маркиз судорожно сглотнул. – Говорила так, словно забыла о том, что он и ее сын тоже. Можно было подумать, что речь шла о каком-то уличном оборванце, которого я привел в дом. Боюсь, я был слишком потрясен, чтобы выбирать выражения. Я был груб с ней. Конечно, нельзя быть грубым с женщиной, явно потерявшей разум, и тем не менее…
– Милорд, мне кажется, никто не станет вас ни в чем винить после того, что она сделала.
– Она повесилась, – шепотом проговорил маркиз. – В ту ночь, когда я начал поиски сына. Повесилась в нашей спальне. Вернее – в окне нашей спальни. Привязала конец веревки к кровати, другой завязала на шее и выбросилась из окна. Доктор Мартин сказал, что она не мучилась, потому что сразу сломала шейные позвонки.
– Ее уже похоронили?
– Да. Но за пределами семейного кладбища, так как церковь не захотела положить ее в освященную землю. Я был не в состоянии спорить с ними. Теперь я пришел к вам, но… – О господи, я не могу найти его! А ведь он совсем еще маленький ребенок. Ему всего пять. Как он сможет выжить там, куда она его продала?
Олимпия посмотрела на Брента, и тот, утвердительно кивнув, направился к двери, чтобы отдать приказание Полу. Понимая, что с минуты на минуту появится Генри, Олимпия сосредоточила внимание на маркизе.
– Она продала его в Доббин-Хаус. – Маркиз побледнел, и Олимпия тотчас поняла: во время своих поездок в Лондон он хотя бы раз, но посетил это место. Но почему же люди, знавшие про этот вертеп, давно уже не прикрыли его? Однако сейчас не было времени объявлять новый крестовый поход, поэтому Олимпия решила смирить свой гнев. – Малыш не пострадал. Там была женщина, которая сообразила, что может заработать на нем, и оставила его для себя. Мы полагаем, она ждала объявления о награде.
– Значит, ему не причинили вреда?
– Нет, но он страшно напуган. Боюсь, он все никак не может понять, почему вы не пришли ему на выручку. Я старалась ему объяснить, что вы не знали, где он находился, говорила, что вам потребуется время, чтобы разыскать его. И еще ему известно, что мать продала его. Она не сделала из этого секрета. Даже сказала мальчику, что из-за него вы перестали любить ее и что она не может этого перенести.
– Именно это она кричала и мне, – опять шепотом произнес маркиз. – Но что я мог поделать? Я люблю своего сына. Конечно, я люблю его, но любил и жену, невзирая на все проблемы, с которыми она столкнулась. Признаюсь, любовь начала ослабевать, так как жена временами становилась такой раздражительной, такой злой, такой ревнивой и несдержанной… А то, что она сделала с сыном… стало последней каплей. Мне показалось, что тогда любовь закончилась. Вероятно, она это почувствовала и убила себя.
– Никто не знает настоящей причины, по которой люди так поступают. Не вините себя. Все дело в ее душевной болезни. Если бы ваш сын не стал центром ее бреда, то стало бы что-нибудь другое. – Олимпия услышала шаги за дверью и улыбнулась. – Мальчик у нас, милорд. Разыскивая нескольких пропавших детей, мы натолкнулись на вашего Генри. Я не сразу сказала вам об этом, потому что не до конца понимала, почему ваша жена продала его.
– О, я никогда бы не поселил его снова с ней под одной крышей, даже если бы она и выжила.
– Сейчас мне это ясно, милорд. Я должна была убедиться в том, что мальчик не подвергнется снова опасности.
– Да, понимаю…
Тут дверь открылась, и маркиз порывисто вскочил. А малыш Генри вошел и замер как вкопанный, уставившись на отца. Потом проговорил:
– Ты меня нашел, папочка? – Он медленно двинулся к отцу. – Мама знает, что ты меня нашел?
– Мама больше не сделает тебе ничего плохого, Генри. – Маркиз подошел к мальчику и, склонившись над ним, провел дрожавшей рукой по его волнистым волосам. – Твоя мать была очень больна, сынок, поэтому поступила очень дурно. Болезнь сначала забрала у нее разум, а потом убила. Теперь мы с тобой остались вдвоем.
– Я боюсь, папочка. – Генри заплакал и кинулся в объятия отца. – Я так ждал, что ты найдешь меня, но ты все не приходил…
– Я искал тебя, сынок. И обязательно нашел бы. Нам нужно радоваться и благодарить Бога, что леди Уорлок и лорд Филдгейт нашли тебя и с тобой не случилось еще чего-нибудь ужасного. – Маркиз опустил сына на пол и взглянул на Олимпию: – Просто не знаю, как благодарить вас, миледи. И не только за то, что нашли и спасли его, но еще и за то, что были готовы защищать ребенка даже от меня, если бы вдруг потребовалось.
Генри отцепился от ноги отца, за которую крепко держался, и посмотрел на стол.
– Лепешки со сливочным кремом! Можно мне одну?
Обрадовавшись возможности сменить тему – от прочувствованной благодарности маркиза Олимпия испытывала неловкость, – она улыбнулась ребенку. Рядом с Генри был отец, и в голове малыша наверняка появилась мысль, что теперь все встанет на свои места. Душевные раны, конечно, остались, и потребуется какое-то время, чтобы мальчик пришел в себя. Но Олимпия видела, что эти двое любили друг друга, и понимала, что их взаимная привязанность поможет им справиться со всеми страхами и болью.
– Только если папочка разрешит, – ответила она.
– Конечно, можно, Генри, – кивнул маркиз.
Малыш тотчас вскарабкался на стул, выбрал себе лепешку и положил на нее сливочный крем. Маркиз же снова сел и вопросительно взглянул на Олимпию. Было очевидно, что он ждал дополнительной информации. Баронесса посмотрела на Брента, и тот кивнул, давая понять, что больше не должно быть никаких секретов.
– Кто та женщина, которая собиралась удерживать мальчика до объявления награды? – спросил маркиз.
– Моя мать, – сказал Брент и пожал плечами, когда маркиз в изумлении уставился на него. – Она очень любит деньги и не считается ни с чем – только бы добыть их.
– Да, она должна была понимать, что я заплачу. Но ей следовало знать также и то, что Генри слишком мал и не стал бы держать язык за зубами – непременно рассказал бы об этом деле.
– Да, конечно, – кивнул Брент. – Но боюсь, моя мать не совсем здорова. Леди Уорлок считает, что она больна или же у нее отсутствует та часть сознания, которая подсказывает каждому, как можно поступать, а как – нельзя.