Если он поддастся
Шрифт:
Когда же я повзрослела и уже могла выезжать в свет – а мне иногда очень хотелось появляться в обществе, – многие забыли о моем замужестве, так что никому в голову не приходило, что я мать ребенка. И мы решили оставить все как есть. При посторонних мои родичи не говорят, что я вдова и что у меня есть сын. Сама же я упоминала про мое замужество только тогда, когда требовалось остановить ретивых соискателей моей руки. – Олимпия поморщилась. – Уверена, кое-кто из знакомых полон романтических бредней насчет того, что я похоронила свое сердце вместе с моим мужем Мейнардом. Но единственное, что я похоронила вместе с ним, – это мою девственность. И обручальное кольцо.
– Так ты его не простила? – Впрочем, Брент этому не удивился. Удивился бы, если бы простила.
– И не прощу. Я знаю, люди стали бы говорить, что это нужно сделать. Но не могу даже тогда, когда смотрю на Илая – мое сокровище, на мое сердце. Мейнард нарушил слово, воспользовавшись своим даром с такой целью. И не просто овладел мной, – он насильно вошел в мое сознание, разрушив защиту, которую я установила. Но хуже всего было то, что он почти уничтожил во мне доверие, которое я испытывала к Аретасу, обладающему точно таким же даром. Умом я понимала, что Аретас никогда не поступит так, как Мейнард, однако прошло очень много времени, прежде чем у меня ушел страх перед моим братом. Ох, очень много времени! И даже сейчас, полностью доверив Аретасу свою жизнь, мне, бывает, становится неуютно, когда он пускает в дело свой дар.
Брент похлопал ее по руке и вернулся к своему кофе.
– Но то, что сделал Мейнард, заставило тебя избегать мужчин, не так ли?
– Да, пожалуй. Хотя… – Олимпия мысленно выругалась, почувствовав, что густо покраснела. – Теперь мне кажется, что это только потому, что ни один мужчина не возбудил во мне интереса.
– Кроме меня, – заявил Брент с ухмылкой.
Он сейчас выглядел настолько самодовольным, что Олимпии захотелось кинуть в него ячменной лепешкой, которую она держала в руке. А потом ей вспомнилось, какой у него был вид до того, как они занялись любовью. Нынешняя веселая уверенность на лице, лукавые огоньки в глазах – какая разительная перемена по сравнению с болью и отчаянием, которые владели им вчера! Олимпии не захотелось портить ему настроение.
– Да, кроме тебя, – кивнула она с улыбкой. – Мне казалось, я пострадала настолько сильно, что уже никогда не смогу испытать наслаждение с мужчиной. Но потом я поняла, что шрамы, оставшиеся после того дня, не столь уж заметны. Дело в том, что Мейнард очень жестко подавил мою волю, так что я не осознавала случившегося до тех пор, пока, очнувшись, не начала двигаться. – Она содрогнулась. – Не могу понять и наверняка никогда не пойму, почему он так поступил. Я ведь тогда превратилась в труп, только теплый.
– Потому он и умер, я прав?
– Да, поэтому. Его убили вскоре после того, как мы поженились. Он прожил ровно столько, чтобы успеть оформить и подписать все бумаги, которые касались прав Илая. Чтобы ни у кого и мысли не возникло поставить их под сомнение. Ты ведь одобряешь моих братьев, не так ли?
– Абсолютно. Любой одобрит. Любой мужчина так поступил бы. Тем более – мужчина из твоей семьи. Ведь многие в твоей семье обладают даром, который можно с легкостью использовать в преступных целях. А этот самый Мейнард воспользовался им, чтобы взять у тебя то, что ты не захотела отдать ему, была слишком юной для этого. Следовательно, он предал всю семью таким своим поступком. Он продемонстрировал, что для него не существовало рамок в использовании своего мощного дара. Поэтому он, если бы остался жить, был бы опасен для всех вас.
Олимпии ужасно захотелось расцеловать Брента. Ведь он прекрасно все понял! Да, убийство кузена не было убийством из мести, хотя внешне выглядело именно так. Это была казнь человека, который оказался опасным не только для нее, но представлял угрозу всему клану Уорлок-Вонов. Его ужасный поступок ошеломил все семейство, и многие из членов семьи очень опасались, что нечто подобное может повториться в более опасном виде. Так что убийство Мейнарда являлось скорее актом самосохранения.
– Да, нельзя было оставлять его в живых. Он был уже в том возрасте, когда полностью контролируют свой дар, поэтому такой поступок обнаружил тьму, овладевшую его душой или сознанием. Если бы он остался жить, это была бы угроза всем нам, угроза любому, кто встал бы у него на пути. В нашей семье существуют определенные правила, и все их знают. Если кто-то воспользуется своим даром, чтобы нанести ущерб другим – пусть это будет простой обман и воровство, – то ему придется заплатить за свой поступок. В таких случаях и выносится приговор. Это и позволило моим близким добиться отмщения, которого требовали все.
– У вас есть свой собственный суд?
– Есть, конечно. Такие вещи разве можно выносить на Суд королевской скамьи?
– Конечно, нет. Семейный суд по частным делам – вещь вполне понятная. Такой суд требует от участников силы воли – чтобы не воспользовались врожденным даром к своей выгоде.
– Ну, не могу утверждать, что такого никогда не было, – заметила Олимпия. – Увы, бывало, но только в каких-нибудь мелочах.
– И никогда – во вред другим?
– Никогда! Мы все с колыбели приучены к опасностям такого соблазна и к тому, что за это последует наказание. Но приходится следить друг за другом. И уж поверь мне, это становится все труднее год от года, потому что мы весьма плодовиты. К счастью, больше не осталось людей, которым хотелось бы нас повесить или утопить – за то, что мы якобы ведьмы и колдуны.
– Миледи… – На пороге неожиданно вырос Пол. – Тут один джентльмен хочет поговорить с вами. Говорит, что он маркиз Уандерстоун-Хилл.
– О господи! Я написала ему письмо всего несколько часов назад. – Олимпия поспешно повернулась к зеркалу над буфетом.
– Я отправил его утром, как только встал, миледи.
– Ох, мне надо переодеться. Не могу же я встречать маркиза в утреннем капоте.
– Не уверен, что он согласится ждать. Он дрожит от нетерпения.
– Ты выглядишь вполне прилично, – заверил баронессу Брент. – Кроме того, он пришел к тебе в такое время, когда принимают либо членов семьи, либо близких друзей. Пусть воспринимает нас такими, какие мы есть, – добавил Брент, тоже одетый по-домашнему: в рубашку с короткими рукавами, бриджи и сапоги для верховой езды.
– Тогда впусти его, Пол. И принеси нам чаю и кофе. – Как только слуга вышел, Олимпия взглянула на Брента и проговорила: – Ты представляешь, что он подумает, увидев нас с тобой за завтраком во всем домашнем?
– Я думаю, что больше всего он занят сейчас мыслями о том, как найти сына. Мы для него – пустое место.
Олимпия лишь успела кивнуть, когда в комнату поспешно вошел высокий светловолосый мужчина, довольно молодой. Он обошел Пола, в этот момент докладывавшего о нем, и резко остановился, увидев, что баронесса не одна. Брент поднялся, представился и предложил кресло гостю. После этого Пол внес кофе и чай.
– Пожалуйста, не томите!.. – взмолился маркиз, как только слуга вышел. – Вы написали, что у вас, возможно, есть новости о моем сыне.
Олимпия подавила желание тут же вызвать Генри и пристально посмотрела на мужчину, сидевшего в кресле как на иголках. Маркиз был очень красив, и Олимпия тотчас подметила в нем некоторые черты маленького Генри – такие же губы, такие же белокурые волосы и прекрасные голубые глаза. И еще она ощутила, что этот человек безумно любил своего сына. Но любит ли он свою жену настолько, чтобы закрыть глаза на опасность, которую та представляла для его ребенка?