Если покинешь меня
Шрифт:
— Негодяй! — процедил кто-то ему вслед. — Он ведь неженатый!
Однако в голосе не было морального осуждения. Была лишь лютая зависть и горькое сожаление, что кто-то другой так легко извлек барыш из беды товарища.
5
Солнце погружалось в прозрачную дымку над излучиной реки Пегницы, затем скользнуло по очертаниям низких холмов за городом. В воздухе висел едкий запах паленой ботвы. Дым отдаленного костра стлался низко над опустевшими пашнями. На фоне кровавого заката трепетал
Багровые и желтые кленовые листья неслись, обгоняя Вацлава. Его глаза следили за полетом листьев, шелестящих по асфальту дороги. Вдруг девичья туфелька впереди наступила на лист. Хорошая форма ног, серое весеннее пальто, берет, упругая девичья походка. Вацлав ускорил шаг в надежде увидеть лицо идущей впереди девушки.
Она повернула голову и испытующе посмотрела на него.
— Идете… в лагерь? — пролепетал, запинаясь, Вацлав.
— Нет, в Патагонию, — иронически ответила она.
Вацлав заколебался.
Легкая тень пробежала по ее выпуклому лбу.
— Почему вы меня так оглядываете?
— Извините, но так приятно встретить землячку на чужбине.
— Вы на редкость находчивы, — язвительно улыбнулась она.
Он покраснел, не зная, как быть дальше. Потом нерешительно представился.
— Катка, — нехотя ответила она, — то есть так зовут меня в бараке…
Он сбоку смотрел на ее нос с чуть заметной горбинкой, на красивую линию подбородка.
— Почему все здесь не называют своих фамилий?
Она шла некоторое время молча.
— Разве она что-нибудь значит? Многие потеряли здесь больше, чем фамилию. Вы здесь новенький?
— Мы только позавчера приехали. — Он ожидал от нее каких-то вопросов: откуда? куда направляется? почему? Но она — ничего, молча свернула с шоссе на дорогу, ведущую к лагерю.
На него вдруг нашла тоска. Бог знает сколько на этом небольшом клочке земли живет чехов — соотечественников, объединенных одинаковым несогласием с новым режимом на родине, борющихся за равные ценности, разделяющих одну и ту же судьбу. Какие же все-таки преграды существуют между ними? Эгоизм? Равнодушие? Недоверие? А девушка справа от него была симпатичной и выглядела порядочной. Он мысленно представил себя и ее, как вдвоем бродят они между уцелевшими зданиями старого Нюрнберга, как вместе сидят в кафе, а снаружи — осенняя хлябь. Его воображение рисовало одну картину ярче другой. Не зная этой женщины, он тем не менее думал, что она могла бы помочь ему пережить первые трудные дни разочарований.
— Расскажите мне что-нибудь о себе, — вырвалось у него неожиданно.
Она остановилась, повернув к нему лицо; руки, покрасневшие от холода, энергично засунула в карманы; серые глаза ее сразу стали холодными.
— Вы шпик?
Вацлав от изумления разинул рот.
— Ради бога, что вы обо мне… какой шпик?
— В каждом бараке здесь имеется по крайней мере один такой, — отчужденность исчезла с ее лица. В этот миг он заметил обтрепанные края рукавов ее пальто, обметанные нитками несколько иной окраски. Эта мелочь его растрогала. Он всей душой стремился сблизиться с ней, но в смятении чувств утерял нить
— Что вы чувствовали, когда только-только попали сюда?
Быстро темнеющая полоса неба отразилась в ее неспокойных глазах. Катка горько улыбнулась. В уголках ее рта стали заметны скорбные складки.
— Точно я уже и не помню. Первую ночь я всю напролет проплакала. То же, вероятно, было и во вторую ночь. Ну, а потом человек начинает ко всему привыкать…
— Как долго вы здесь?
— Зачем этот допрос? — Она нервно передернула плечами.
Но он все же поймал на ее лице следы некоей благосклонности.
— Новички в Валке всегда удивительны: они как дети, потерявшие маму. — Катка плотно сжала маленькие упрямые губы и вдруг показалась ему намного старше, чем он сам. — Восемь месяцев, если хотите знать, — сказала она.
У Вацлава опустились руки, и он сделал судорожный глоток.
— Разве вы не хотите уехать отсюда?
— Хочу…
Им навстречу шли три субъекта: руки в карманах, в зубах сигаретки, воротники пальто небрежно подняты. Отпечаток равнодушия и скуки на их молодых лицах моментально сменился наглостью, как только они увидели Катку. Когда поравнялись, средний из них, рыжеватый, причмокнул и отпустил по адресу Катки пошлое замечание. Присутствие Вацлава молодчики совершенно игнорировали.
— Мерзавец! — бросил ему вслед Вацлав.
— Ну, ну, смотри у меня, как бы я не выкупал твою морду в луже, болван! — И рыжий залихватски сплюнул сквозь зубы.
Казалось, Катка на весь этот инцидент не обратила никакого внимания. Она все порывалась уйти, но Вацлав не отставал от нее.
— Мне пришла в голову мысль, — сказал он торопливо и покраснел, — что мы могли бы посидеть за чашкой черного кофе, как только я получу первую зарплату. Однако не «У Максима».
— Зачем? — Она подняла брови.
Вацлав нащупал в кармане камешек, принесенный с чешской стороны Шумавы.
— Я здесь страшно одинок. Да вы, вероятно, и сами знаете, как тяжко, если человек не может никому довериться.
Искренность его тона заставила ее на минуту задуматься, потом она слегка пожала плечами.
— Это не имеет смысла, я замужем.
Вацлав беззвучно пошевелил губами, растерянно посмотрел на ее пальтишко, обтрепавшееся у петель.
— А ваш муж?
Она явно не хотела отвечать. Вацлав понял, что ничего не достиг бы неуместной настойчивостью, и спросил лишь, в котором бараке она живет.
— До свидания, — ответила Катка с еле заметной улыбкой. — И забудьте о рыцарстве. Оно вам здесь будет только мешать. — Она ушла. Чулки ее были заштопаны на пятках, но в походке чувствовалось достоинство и изящество.
Вацлав медленно прошел через входные ворота, мимо подслеповатых, давно не мытых окон хозяйственных построек и складов и нерешительно остановился перед дверью кирпичного здания канцелярии, откуда доносился звучный голос певца. Немецких служащих уже не было, дежурный послал его в кабинет, из-за закрытой двери которого доносилась ария из «Якобинца»[47]. Вацлав постучал. Певец тотчас умолк.