Если полететь высоко-высоко…
Шрифт:
Знает! Можно! Пустили!
Хотя была уже почти ночь, но в его номере было полно людей из съёмочной группы, и все с жаром обсуждали завтрашний съёмочный день… Ролан Антонович огорчился, узнав, как я добиралась, и как долго меня не пускали внизу. Его жена, Елена Санаева, милая и такая спокойная, с немного грустными и усталыми глазами, она тут же дала мне чашку горячего чая и какие-то бутерброды. Потом меня расспросили о Вечере, на каком всё этапе. И узнав, что всё уже готово, и кто будет выступать, Ролан
– А свои стихи, посвященные Лёне, вы будете читать?
– Ой, нет, что вы!
– Как «нет»?
– Я вообще не читаю стихов.
Тогда он твёрдо посмотрел мне в глаза и твёрдым голосом сказал:
– Вечер, посвящённый Лёне Енгибарову, без ваших стихов состояться НЕ МОЖЕТ.
Он как будто закодировал меня в ту минуту на выступление.
– Хорошо, я подумаю, – сказала я в полном смятении.
– А здесь и думать нечего, – сказал он. И повторил: – Запомните: вечер, посвящённый Лёне Енгибарову, без ваших стихов состояться НЕ МОЖЕТ! Вы обещаете мне, что будете читать?
– Обещаю… – голос меня едва слушался. – А вы-то приедете?
– Я хочу, – сказал он. – Лёня для меня – это святое. Но – всё зависит от Никулина. Если Юра приедет сниматься в этот день, я уехать со съёмок не смогу… Ему трудно вырываться на съёмки, и я от него очень завишу. А тут ещё эта чёртова зима! Я хотел снимать золотую осень! Жёлтые листья! А не чёрные, засыпанные снегом… Всё ужасно… всё летит кувырком… С каждым днём погода всё хуже! Дни короткие, тёмные, мы почти ничего не успеваем за день… И если Юрка скажет, что приедет в этот день, я его буду снимать. Простите, что я, может быть, подвожу вас, это ужасно, я обещал, я очень хотел!! Я искренне хотел, вы мне верите?!
– Верю.
Он чуть не плакал.
– Но ведь Никулин тоже выступает на Вечере, – сказала я. – Вряд ли он приедет в этот день.
– Нет, он не будет выступать на Вечере.
– Он мне обещал, мы договорились.
– Вам он обещал, потому что не хотел вас огорчать, он мне так и сказал. А мне признался, что идти на Вечер не хочет.
– Почему?
– Ну, не знаю! Не хочет – и всё! Он так и сказал: «Лучше я к тебе приеду сниматься в этот день».
– Как это всё странно…
– Но я вот что подумал… Если мы рано закончим в тот день, я сяду на машину и успею на Вечер…
– Ну, что ты говоришь, Ролан! – сказала обеспокоено его жена. – Это же как надо гнать машину! Чтобы успеть.
– Но я обещал! Думаю, успеть можно…
– Может, лучше не надо рисковать? – сказала я.
А у самой в мозгу страшные вопросы: а кто же тогда будет вести Вечер? И Никулина не будет… И кто ещё в самый последний момент откажется? Может, вообще никто не придёт?!.
– Я приеду! – твёрдо сказал Ролан Антонович. – Чего бы это мне ни стоило!
– А теперь – спать! – сказала Елена Всеволодовна.
– Ну, я поехала, – сказала я.
– Куда это вы собрались ехать ночью? – изумилась Елена Всеволодовна.
– В Москву, домой.
– И не думайте! Вы переночуете в гостинице, а утром поедете.
– Но внизу я видела объявление, что свободных мест нет…
– А вы переночуете в моём номере. Идёмте!
– А вы как же?
– Обо мне не волнуйтесь.
Она провела меня в свой номер, где она жила со своим сыном, Пашей Санаевым, темноглазым, худеньким мальчиком двенадцати лет.
– Маша сегодня поспит здесь, на моей кровати, – сказал Елена сыну.
– Хорошо, – сказал он, ничуть не удивившись. Вот истинное киношное дитя!
Когда Елена вышла, пожелав нам поскорее лечь спать, Паша оживился и заговорщицки спросил меня:
– А вы любите химические опыты? – его глаза горели.
Мне было стыдно признаться, что я ненавижу химию. И я вежливо сказала:
– Да, это интересно.
– Хотите, покажу?
Ну, что я могла сказать ребёнку? Что не хочу?
– Хочу!
– Идёмте!
Мы вошли в ванную комнату, он что-то нахимичил в стакане, выключил свет – и жидкость стала источать искры и сильный, малоприятный запах, если не сказать – вонь.
– Правда, здорово?!
Лицо мальчика, освещённое слабым искрящимся светом, лучилось восторгом…
– Здорово! – сказала я.
И тут распахнулась дверь, резко зажёгся свет, в ванную вбежала мама Елена с криком:
– Пашка, ты опять за своё?! А я слышу – вонище в коридоре! Ты же мне обещал… Ты скоро подожжёшь гостиницу! Вот увидишь, что этим кончится!
– Мама, да я только хотел… Я же совсем чуть-чуть…
– Спать, спать, немедленно спать! Завтра в восемь утра приходит автобус, и едем на съёмки. Надо же хоть немного поспать!
Она опять пожелала нам спокойной ночи и, уходя, погасила в номере свет.
Мы улеглись. Комнату освещала полная, огромная луна, глядящая в наше окно, не прикрытое ни шторами, ни деревьями. Мы как будто плыли по лунному озеру…
– А хотите музыку? – шёпотом спросил Паша.
– Хочу! Только потихоньку, чтобы мама не услышала.
– Я совсем потихоньку. Вы кого больше любите (и он назвал несколько английских имён).
Мне пришлось признаться, что я никого не слышала и не знаю.
– Тогда я поставлю вот это, – он назвал имя, или группу, но я уже ни за что не вспомню.
Щёлкнула клавиша магнитофона – и комната наполнилась дивными звуками… я не знаю, что это было, но это было так хорошо, так волшебно… Прекрасная музыка, чистые голоса, непонятные слова и колыхание лунного света…
– Вам нравится?
– Очень! – искренне сказала я. – Ничего подобного никогда не слышала!