Если суждено погибнуть
Шрифт:
Батарея Вырыпаева обстреливала город недолго — не было снарядов, да и чего попусту разносить в пыль городские домишки обыкновенных обывателей — в лоб на город пошел чешский батальон Чечека.
Две роты, посланные Каппелем в обход Сызрани, ворвались на улицы города. Поднялась стрельба. Каппель спокойно ждал. Невозможно было понять, о чем он думает, что переживает — его лицо совершенно ничего не выражало, никаких эмоций, лишь посветлевшие глаза напряженно поблескивали, и все — больше никаких зримых примет, говоривших, что Каппель волнуется.
Главным должен быть не уличный
...Подрывная команда тем временем достигла станции Батраки. Станцию венчало серое унылое здание — то ли вокзал, то ли железнодорожная контора, то ли еще что-то — какое-нибудь нужное путейское строение; на крыше серого здания был установлен пулемет.
Около пулемета горбился бородатый солдат в кожаном картузе и из-под руки озирал окрестности. Чаще всего он поворачивался в сторону города, откуда уже доносилась стрельба, а над домами поднимались сизые дымы.
Начальник подрывной команды из-за вагонов оглядел станцию — тут набилось не менее десятка эшелонов, уйти скоро они никак не смогут, в головах лишь трех составов стояли паровозы.
Рельсы надо было рвать около стрелок — закупоривать эшелоны на станции, только так можно задержать вагоны, груженные воинским и прочим добром. Но пока пулеметчик находится на крыше, минировать стрелки нельзя: он легко достанет подрывников, скосит, не морщась.
Все это начальник подрывной команды хорошо понимал и морщился недовольно. Подозвал к себе Павлова:
— У вас во взводе хорошие стрелки есть?
— Это первый бой, я пока еще не знаю, кто на что способен...
— Нужен хороший стрелок, который с одного патрона снял бы вон того дудака. — Начальник подрывной команды показал на пулеметчика.
— Можно попробовать. — Поручик стянул с плеча трехлинейку.
— Тут не пробовать надо, тут нужно действовать наверняка.
— Я же сказал — можно. — Павлов прикинул расстояние от вагона, за которым они стояли, до пулеметчика — получалось метров восемьдесят, не меньше. — У него второй номер должен быть.
— Второго номера, как видите, нет.
— Не растворился же он, в конце концов.
— Придется вам во время всей операции держать эту точку под прицелом, — сказал начальник подрывной команды, — если появится второй номер — снимите его. Иначе этот пулемет не даст нам заминировать рельсы.
Пулеметчик тем временем выпрямился, как будто специально приподнялся на цыпочки, сделался приметным. Павлов не удержался, хмыкнул:
— Молодец! — Пристроил ствол винтовки на срезе металлического кронштейна как на упоре — кронштейн этот словно специально был кем-то прикручен к стенке вагона, похоже, на него крепили сигнальный фонарь, плечом притиснулся к вагону, замер. В следующий миг протер пальцами глаза. — Главное, чтобы дудак этот, как вы его величаете, не шлепнулся головой вниз, а остался лежать на крыше.
— Главное — в него попасть.
— Тоже верно. — Павлов усмехнулся.
Стрельба в городе усилилась, в центре Сызрани что- то заполыхало, занялось сильно, в небо потек жирный черный дым.
Пулеметчик занервничал,
Павлов подвел мушку винтовки к низу груди пулеметчика, в разъем ребер. Пулеметчик сейчас стоял вполоборота к поручику, рассматривал что-то вдали, пуля своим ударом, как кулаком, должна будет отшвырнуть его назад, на крышу, что, собственно, и требовалось сотворить. Павлов сделал небольшую поправку на ветер и нажал на спусковой крючок.
Выстрел внимания людей, находившихся на станции, не привлек — слишком много стрельбы было кругом. Пулеметчик вскинул руки к небу и повалился на спину. Мелькнули его ноги в обмотках, в глаза ударили две мелких тусклых молнии — до блеска вытертые железные подковки, прикрученные к резиновым каблукам ботинок, и ноги исчезли. Ни пулеметчика, ни ног. Поручик отер со лба пот.
Начальник подрывной команды восхищенно воскликнул: «Лихо!», махнул рукой, подзывая к себе подчиненных, и первым побежал по железнодорожным путям. За ним устремились четыре человека, которые несли два ящика с толом; замыкал команду крупный, похожий на лошадь фельдфебель с круто выступающей вперед нижней челюстью. Фельдфебель передвигался прыжками, и в такт прыжкам у него внутри гулко екала селезенка.
Поручик продолжал следить за крышей.
Начальник подрывной команды оказался прав — за крышей надо было приглядывать: минуты через три там появился второй номер — губастый деревенский парень с бледным лицом, густо украшенным конопушками. Он захлопал суматошно руками, склоняясь над первым номером. Павлов взял конопатого на мушку.
Гулко бабахнул выстрел. Второй номер лег на крыше рядом с первым — сложился кулем и так, кулем, застыл около своего напарника.
— Мир праху вашему, ребята! — проговорил Павлов удовлетворенно и перекрестился. — Спите спокойно.
Он подумал о том, что перед ним были такие же русские люди, как и он сам, рождены той же землей и поклонялись тому же Богу — а значит, в нем обязательно должна родиться жалость к этим людям, но ничего не было — ни жалости, ни сочувствия, он чувствовал только пустоту, усталость, да еще, может быть, желание выпить.
На станции по-прежнему было тихо. Из города же должала доноситься стрельба. Павлов расставил своих людей по всему периметру станции. С одной стороны, это было опасно — если завяжется серьезный бой, он не сумеет собрать их в кулак, а с другой стороны — вступать в бой в его задачу не входило, ему надо прикрыть подрывную команду.
Поручик глянул в сторону железнодорожных стрелок, где копошились подрывники, мысленно подогнал их: «Быстрее! Быстрее!» Губы у него шевелились сами по себе, словно поручик что-то произнес, но он ничего не говорил, лишь подумал о том, что жарко — все-таки начинается лето восемнадцатого года.