Если только ты
Шрифт:
— Ого, ты точно помнишь, с кем она здоровалась за руки?
— Однажды ты поймёшь, — говорит мне Рен, а затем обращается к Фрэнки: — Говорю тебе, они выблёвывали свои мозги. Затем, два дня спустя, ты оказалась в точно таком же затруднительном положении, тебя рвало направо и налево. Ну то есть, ты приготовила спагетти с фрикадельками, а потом, десять минут спустя, наблёвала на диван так щедро, что нам пришлось его выбросить, — Рен сдерживает рвотный позыв. — Ух, немного переборщил. Меня начинает подташнивать.
Я потираю горло,
— Ты так думаешь?
Теперь настаёт очередь Фрэнки слегка позеленеть.
— Рен, мы можем перестать… говорить… об этом? — она вытирает лоб, который теперь влажный от пота.
Рен хмурится, и его взгляд блуждает по ней с беспокойством.
— С радостью. Ненавижу говорить о блевотине.
Повторное произнесение этого слова, похоже, становится последней каплей, потому что внезапно Фрэнки хватает Рена за руку и быстро опорожняет свой желудок прямо на пол.
* * *
После моего мини-приступа эмоциональной паники во время звонка Линни и драмы с блевотиной я в о*уенной эйфории от того, что выхожу на лёд, в голове пусто, тело ощущается невесомым. Существовать здесь для меня проще всего. Только я, мои коньки, клюшка, шайба и цель, в которую нужно забивать снова и снова. Конечно, есть мои товарищи по команде. Это здорово — играть с ними в действительно красивый хоккей. Но ничто не сравнится с этим чувством — когда я катаюсь на коньках по льду, когда шайба и клюшка становятся как бы продолжением меня самого.
Воздух такой бодрящий и холодный, пока я играю с шайбой, а затем наношу удар по нашему вратарю Вальникову, который заставляет его вскрикнуть, когда он ловит шайбу перчаткой прямо перед своими яйцами.
— Полегче, Готье. Я пытаюсь создать семью!
Несколько парней смеются, пока мы кружим друг вокруг друга.
Рен катится ко мне, он немного бледный, но в целом пришёл в себя. Я подъезжаю к нему и останавливаюсь, подняв в воздух немного ледяной крошки от моих коньков.
— Ты в порядке?
— Да, — он прочищает горло, затем оглядывается через плечо, осматривая ложу, где сидит его семья, но жены нигде не видно. — Я беспокоюсь о Фрэнки. Её так просто не рвёт.
— Не начинай это дерьмо снова, — я откатываюсь назад, и за полсекунды между нами оказывается пару метров.
Он поднимает руку в перчатке, в которой нет клюшки.
— Прости.
Арно передаёт мне шайбу, и я подбрасываю её на клюшку, играясь с ней.
— С ней всё будет в порядке, Рен. Знаю, ты беспокоишься о ней, и знаю, что у неё проблемы со здоровьем, но ты должен доверять ей. Если она говорит, что с ней всё в порядке, значит, так оно и есть.
— Раньше она лгала мне об этом, — бормочет он, принимая шайбу, которую я передаю ему, и двигая её взад-вперёд, поворачивая клюшку то одной стороной, то другой, — о том, что с ней всё в порядке.
— «Раньше» кажется довольно важной частью этого предложения.
Он пристально
— Да, ты прав. Она больше так не делает. Она пообещала мне, что не будет, и с тех пор не делает. Мне нужно доверять ей.
— К тому же, — я киваю в сторону ложи, где сидит его семья, и Фрэнки теперь уютно устроилась среди них, — она не одна. Она с ними, — Фрэнки ставит на стол, как я уже знаю, рутбир с соломинкой — она всегда предпочитает этот напиток, когда мы периодически встречаемся, чтобы обсудить дела за едой — и машет Рену.
Рен поднимает перчатку, пристально глядя на неё.
— Да, так и есть.
Мой взгляд скользит по лицам его семьи. Его родители, которые улыбаются и машут мне, а я улыбаюсь и машу им в ответ. Вигго, на которого я хмурюсь, когда он показывает мне язык, как ребёнок, которым он, несомненно, и является. Пара, которую я смутно помню по свадьбе — у мужчины тёмно-русые волосы и борода, а у женщины вьющиеся волосы, выбивающиеся из пучка на голове — машет, когда Рен улыбается им. Фрэнки, которая улыбается, не выпуская изо рта соломинку в своём рутбире, и не сводит глаз с Рена, а затем…
О, Господи. Моё сердце колотится о рёбра.
Зигги, вся такая с ямочками на щеках и веснушками, широко улыбается и машет рукой. На ней самые симпатичные, чёрт возьми, пушистые чёрные наушники, которые я когда-либо видел.
Я поднимаю перчатку и машу в ответ, пытаясь вспомнить, как надо дышать.
— Как насчёт того, чтобы забить гол-другой сегодня вечером? — спрашивает Рен, кружа вокруг меня и увлекая за собой шайбу. — Просто ради удовольствия послушать, как свистит моя сестра. Ты думаешь, что умеешь свистеть? Подожди, пока не услышишь Зигги.
Глава 26. Зигги
Плейлист: Odetta Hartman — You You
Хорошо. Это будет проблемой.
Наблюдать за игрой Себастьяна в хоккей — огромное удовольствие. Он блестящий игрок, о чём я уже знала, посещая матчи Рена с тех пор, как Себастьян подписал контракт. Но, зная его сейчас, спустя месяц после того, что начиналось как взаимовыгодный пиар-ход, но переросло в нечто гораздо большее, я испытываю глубокое чувство гордости и счастья, связь с этим парящим на льду мужчиной, которой у меня раньше не было.
Идёт третий период, осталось две жалкие минуты, и Лос-Анджелес проигрывает на одно очко, благодаря некоторым оплошностям в обороне и неудачному промаху вратаря «Кингз» Вальникова. Несмотря на это, Себастьян выглядит спокойным и собранным, его не беспокоит давление, которое на него оказывается, когда он низко наклоняется, с тёмными волосами, вьющимися вокруг его шлема, и наблюдает, как Рен наклоняется для вбрасывания шайбы сразу после последнего гола «Анахайма».
Я наблюдаю, как Рен выигрывает шайбу, которую он отправляет в сторону Себастьяна.