Если враг не сдается

Все персонажи этой книги — плод авторского воображения. Всякое сходство с действительным лицом — живущим либо умершим — чисто случайное. Взгляды и высказанные мнения героев романа могут не совпадать с мнением автора.

Чеченская Республика, 1 марта 2003 года, суббота

— ...ему было не больше пятнадцати, может, четырнадцать, — они, подонки чеченские, рано взрослеют. Его уже было не перевоспитать — не осталось такой среды. Я попросил его поднять бутылку с водой. Когда

он нагнулся, я выстрелил ему в затылок: не из жалости к этому уроду — с такими давно всё понятно, надо только кончать. Мне человека убить, как два пальца... Ничего не чувствую. Бах! Мозги по всему подвалу. Чеченцы — сволочная нация, уроды, которые испокон веков жили грабежами и убийствами, — это у них в крови. Воюет сейчас тупорылая чеченская молодежь, которая выросла между двумя войнами. Если вывести войска, боевики, собравшись, передавят несогласных как вшей. И не только в Чечне, а в любом российском городе, в любой воинской части, где служат эти уроды.

И еще о чувствах. Сейчас говорю за себя, но большинство офицеров не чувствуют себя гражданами своей страны: России не существует. Они воюют за малую часть российского народа. А для них, офицеров, эта малая часть — солдаты. Россия пинками гонит их на горные чеченские пастбища — не бросать же их.

У моей разведывательно-диверсионной группы свой горный район в Чечне, своя задача: поиск и уничтожение боевиков без суда и следствия. Мне уже месяца три никто в плен не сдавался. Последний раз — четверо «чехов». И то потому, что мы с ребятами крепко обложили их. Другого выхода у них не было. Они вышли с поднятыми руками. Мои парни поставили их на колени и разрешили помолиться. Что дальше? Мы подарили им легкую смерть.

— Это вы похищаете по ночам людей и потом уничтожаете?

— Процентов тридцать из них похищены и убиты в результате криминальных разборок между самими чеченцами, двадцать — боевиками. А процентов пятьдесят уничтожаем мы. Под это дело порой и невинные люди попадают. Чеченцы власть делят, оговаривают друг друга. Так что иногда поздно что-либо исправить — человека нет. Только не надо меня в чем-то обвинять. Рано или поздно каждому замазанному в крови придурку снесут башку.

И вообще я бы заварил такую спецуху. Для начала уничтожил бы всю чеченскую верхушку. Любыми путями. Подстрелил бы или взорвал. Свалил бы всё это на ваххабитов, а потом поделил бы Чечню между Ингушетией, Дагестаном и Ставропольским краем. Такой республики не должно быть. Она должна раствориться в России, а чеченцев надо ассимилировать. Знаете, что говорят мои ребята? Умные вещи: «Дайте нам веру в будущее, и мы перемелем всех».

Я лица своего от камеры не прячу, смотрю открыто, говорю прямо то, что знаю и думаю, в чем уверен. Но показал бы больше, представься такая возможность: того пятнадцатилетнего урода-боевика, чьи мозги я размазал по подвалу. Ответ. За каждый кадр, где режут русского солдата. Только вы не покажете. Потому что России вражеская кровь не нужна — своя слаще.

— Думаете?

— Иногда делаю, а думаю потом. Но совесть никогда не мучает. Неважно, сколько человек ты убил, важно другое: как ты будешь жить с теми, кто еще жив.

— Жалеете о чем-нибудь?

— Да. Что не могу перечеркнуть свою жизнь и сначала начать — как в песне поется.

— И с чего бы вы ее начали?

— С начала. С самого начала. Заново...

— Каким вы видите свое будущее? Может, это контрактная служба, военное училище?

— Вряд ли. Я не хочу состариться вместе со своим автоматом. Но я не боюсь, что кто-то, как и я, подарит мне легкую смерть. Холодею лишь от одного, что подохну от шальной пули.

— Чеченские боевики назначили за вашу голову большую награду. Что вы испытываете по этому поводу?

— Жалость к подателю моей головы. Боевики обманут его. Потом, возможно, хлопнут.

— Жалость, вы сказали. Вы способны на сострадание?

— Недавно я был в отпуске. Присутствовал при сносе школы, в которой учился. Стоял в десятке метров. Камни и щепки летели мимо меня. Плакал.

— Вы верите в удачу?

— Когда работаешь 24 часа в сутки и 7 дней в неделю, удача приходит сама.

— Еще один вопрос. Почему вас называют Миротворцем?

— Каждого как-нибудь да называют. — Миротворец прикурил сигарету.

Отвечая на вопросы репортера телеканала РТР, сержант-спецназовец смотрел на него и лишь изредка бросал взгляд в объектив видеокамеры. Оператор тоже лишь иногда брал крупным планом его длинное скуластое лицо с раздвоенным подбородком и светло-серыми, водянистыми глазами. Порой ему становилось жутковато от холодного взгляда Миротворца — «волкодава», специалиста по диверсиям. Несколько странным показался репортеру ответ Миротворца на один из первых, как бы общих вопросов: как воспитывают солдат в учебных подразделениях спецназа. «Так, — ответил „волкодав“, — чтобы они ненавидели командира на учебном полигоне и чтобы ненависть превратилась в любовь в реальном бою. Всего один шаг, но опытный командир его всегда чувствует».

Странный, противоречивый человек, действительно сильный и одинокий, как волк, но такой же сильный в качестве вожака стаи. Своей стаи бойцов из спецподразделения ГРУ. Там его почитают, поэтому ему необязательно исполнять девять заповедей.

Акела? — задался вопросом корреспондент, заканчивая интервью. И ответил себе сообразно: плохо ему будет, если он промахнется. Если уже не промахнулся, согласившись на откровенную беседу. После выхода материала в эфир вокруг него загалдит не только «генеральская свора» из ОГВ на Северном Кавказе: «Акела промахнулся!» И он сползет со скалы советов. Его никто не станет защищать — не хватит смелости. Он еще молодой, но уже «продвинутый»; обесценится ли он в глазах общества, которому свое мнение, продиктованное свыше, навяжут средства массовой информации? Один — нет, разговор о целом пласте таких же «продвинутых» сверстников Миротворца. Чтобы пресечь этот яркий пример для подражания, его поспешат объявить психически неуравновешенным — причем лишь раз, дабы не разгоралась вокруг него шумиха. И быстренько эвакуируют его на «большую землю», чтобы, не дай бог, кто-нибудь не подарил ему легкую смерть. Сраженный чеченской пулей, он действительно станет героем.

Но самым странным противоречием в этом интервью был контраст между тем, что говорилось, и тем, кем говорилось. Не верилось, что эта слаженная, порой грубая, но в основном беспощадная и трезвая речь принадлежит старшему сержанту, 23-летнему парню. Чтобы мыслить и говорить с такой жесткой убежденностью, нужно пройти путь военного как минимум в десять лет. Может, он выступает не от себя, а от группы товарищей, среди которых есть и офицеры? Этот вопрос журналиста остался открытым.

«Был бы жив сосед, что справа, он бы правду вам сказал».

Три дня спустя

Генерал-майора Николая Мельникова, прилетевшего в Ханкалу, встречал капитан из штаба внутренних войск. А лучше бы никто не встречал, злился генерал. Он был одет в камуфлированную куртку без знаков различия; а спускаясь по трапу, надел солнцезащитные очки. О, это крайне важная деталь, позволившая Николаю Александровичу скрыть свои полыхающие огнем мигалки. От того же капитана, которому также не помешала бы светомаскировка: на его лице, показалось генерал-майору Мельникову, было выписано что-то клиническое, типа язвы открытой формы. Впрочем, Мельников ошибался: в глазах офицера, поднесшего руку к головному убору, не было и намека на иронию.