Есть ли жизнь после Путина
Шрифт:
В настоящее время мы, кажется, находимся накануне такого момента. И именно с этим связаны все колебания насчет того, идти ли на прямое вмешательство на Украине или нет. Впрочем, выбор уже, скорее всего, сделан на небесах, без участия наместников бога на земле. Этот русский рок неостановим. Эпоха дзена по-русски себя уже исчерпала. Переход к новому качеству может начаться и завтра, и через десять лет. Но он неминуем.
2014 г.
Тебя это не касается
В массмедиа есть нехитрый прием. Пытаясь быть
Несколько раньше примерно таким образом – путем упрощенной информационной привязки – из наших СМИ были выдавлены практически все международные новости, если в них непосредственно не задействованы наше государство или наши люди. «А как это непосредственно затрагивает нашу страну и наши интересы?» – помню, спрашивал выпускающий редактор (в более приземленных выражениях) одной некогда очень влиятельной газеты про ту или иную международную новость. И, не получая ответ в духе того, что вот это непосредственно окажет воздействие на цены на товар в магазине, заметку такую из номера снимал.
Кстати, это один из факторов, повлиявших на то, что у обывателя создалось искаженное – россияцентричное – представление об окружающем мире, где все только и думают, как либо уважить наши интересы, либо нагадить нам, либо завладеть нашими природными богатствами.
И больше ни у кого никаких забот нет.
Отдельной новостной строкой проходят всякие катастрофы, природные катаклизмы и ужасы, а также легко шокирующие новости из рубрики «Их нравы», призванные на подкорковом уровне еще сильнее убедить обывателя в том, как же у нас по сравнению с там хорошо и покойно живется.
Применительно к внутреннему нашему законодательству тот же, в сущности, подход способствует превентивному успокоению обывателя. Ведь если поставить вопрос ребром: а как конкретно повлияет на нашего простого человека тот или иной очередной конкретный продукт «взбесившегося принтера»? – то бывает трудно найти прямую увязку между конкретным актом извращенного законотворчества и переменами в той или иной сфере жизни уже завтра.
На первый план в информационном пространстве вбрасываются, как правило, новости экзотические, ажиотажные.
У экзотики, вызывающей удивленный или презрительный, мимолетный притом, отклик, проследить конкретное (у нас же воспринимают только то, что чисто конкретно) воздействие на обывательскую жизнь трудно. Воздействие это не прямое, а косвенное. Какая, спрашивается, обывателю печаль или радость с того, что один депутат солирует с новостью, как он разглядел пипиську на сторублевой купюре, другая считает айфон орудием педофилов, а третий хочет запретить курить женщинам до 40?
Что изменится в жизни простого русского человека прямо завтра, если жестко запретят кружевные трусы? Тем более что чем нелепее запрет, тем скорее он будет обойден в повседневной жизни.
Что касается ужесточений, соблюдаемых более последовательно (хотя все равно избирательно), то и там проследить непосредственно связь между ними и обывательским существованием трудно, если вообще возможно.
И посему все эти запреты и ужесточения не удостаиваются никакого обывательского внимания. От того, что блогерам-трехтысячникам и носителям двойного гражданства предписано особо регистрироваться, завтра ведь в магазинах не исчезнет водка, пиво, картошка и туалетная бумага? Нет. От того, что в стране проведение оппозиционных митингов на практике поставлено под запрет, а за нарушения введена уголовная ответственность, что всяким «неправильным» НКО перекроют кислород, разве завтра квартплата вырастет в два раза? Опять нет. А раз нет, то нечего на это даже обращать внимание.
К массе запретов и ограничений наш человек привык относиться как к неизбежности дождя летом и снега зимой. Это непременная часть русской жизни. Ее данность.
К части запретов люди привыкли относиться по принципу «Меня это не касается». Тех, кто не курит, не касается запрет на курение. Тех, кто не пользуется Интернетом, не волнует, если завтра его отрежут от внешнего мира. Более 80 % населения не выезжало за пределы СНГ – их не касаются запреты на выезд для силовиков (пока только для них).
Они не замечают, как такие и подобные им запреты меняют саму атмосферу общественной – и экономической тоже! – жизни, причем в сторону ухудшения. Часть запретов, напротив, встречают одобрение обывателя: запрет гомосексуальной пропаганды, запрет на «экстремизм», на оскорбление чувств верующих и т. д. Нет у обывателя ощущения, что, увлекшись запретительством, власти, начав с гомосексуальной пропаганды и экстремизма и продолжив матом, «романтизацией криминального образа жизни», завтра даже одиночный пикет обманутого дольщика сделают уголовным преступлением, а любую критику начальства приравняют к измене родине.
Репрессии или ограничение прав какой-либо социальной группы или даже соседа по дому не воспринимаются как непосредственная угроза себе лично.
Другие запреты можно привычно обойти или думать, что можно обойти. Пока тебя именно это не коснется. Если пиво нельзя покупать после 21.00, то можно затариться заранее. Если завтра введут пожизненное тюремное заключение за пьяное вождение, то можно надеяться, что тебя это не коснется или что ты именно откупишься.
Чем дурнее и свирепее запрет, тем меньше его примериваешь на себя, такова человеческая психология: «Такое, как с чудиком Удальцовым или по случайному стечению обстоятельств выдернутыми из жизни в тюрьму «болотными», не может произойти со мной лично».
Обывательскому сознанию невозможно уловить косвенную, но верную связь между отдельными проявлениями законодательного и политического мракобесия, между нарастающим ретроградством, воинствующим изоляционизмом, ползучей политической реакцией и теми или иными конкретными событиями и явлениями его повседневной жизни.
Он все еще не может увязать в своей голове особенности, скажем так, нашего политического процесса (административный ресурс на выборах, изощренные методы подавления оппозиции и всякой не санкционированной властями гражданской активности вообще) с тем, как он живет, каким воздухом он дышит, может ли он вылечить своего ребенка и т. д. Однако депутаты, занимающиеся тем, что со стороны выглядит как фантасмагорический запретительный троллинг, никогда не будут расследовать изъятие в бюджет накопительной части пенсий почти 30 млн человек.