Есть много способов убить поэта
Шрифт:
В дневнике отца я нашел запись о том, что Маляров действительно, но не присвоил, а выпросил одну из книг, которые папа приносил "для ознакомления с творчеством".
Отчего этот Терехов откровенничал со мной? Может быть потому, что по моему сценарию снимался в то время документальный фильм о прокуратуре? О ранних советских годах ее деятельности, как, оказалось, говорить, тогда было еще, или уже нельзя. Вот Терехов, который был одним из консультантов фильма, и компенсировал "зарезанную" информацию рассказами о так
В апрельском "Огоньке" 1990 года Хлебников, получивший из рук Коротича, в то время редактора "Огонька", дело Гумилева, переданного Коротичу мамой, для опубликования под нашими именами, выступил под своим "гумилевоведческим" именем: "Представляю себе улыбки на губах тех, кто раньше по долгу службы был знаком с этим "делом", когда они читали в разных журналах и газетах многочисленные версии обстоятельств расстрела Гумилева, предположения о степени его виновности...
Они-то знали всю правду и могли рассеять сомнения, прекратить споры!"
Еще за полтора года до того, как Хлебников вписал себя в скрижали любителей поговорить на тему, какой вклад лично он внес в дело реабилитации Гумилева, 10.07.1988 года газета "Правда" вышла с передовой, которая называлась "В Комиссии Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30-40-х и начала 50-х годов".
Там упоминалось множество людей, которые восстанавливались в рядах коммунистической партии, восстанавливались их добрые имена...
Первое ощущение: слава Богу! Началось. А второе - вопрос: а двадцатые?..
Я, как заведующий отделом Советского Фонда культуры позвонил Председателю этой комиссии члену Политбюро ЦК КПСС А.Н. Яковлеву. Он на мой вопрос: "где в постановлении Комиссии по реабилитации, Гумилев", ответил одно только слово - "рано".
Много лет спустя, в 1994 году, став заместителем А.Н. Яковлева в Ростелерадио, я снова спросил: "Почему тогда 20-е годы выскочили из Постановления?"
– Потому что речь шла о времени, когда еще был жив Ленин, и Горбачев не хотел его трогать. Все беззакония приписывались последующим периодам советской власти.
Яковлев явно лукавил. Мог вполне этого не делать - он отвечал юристу. Это не беззаконие творилось в России, это в России был такой закон.
На заседании Учредительного собрания, Бухарин безапелляционно заявлял: "Мы полагаем, что вопрос о власти партии революционного пролетариата есть коренной вопрос текущей российской действительности, есть вопрос, который будет решен той самой гражданской войной, которую никакими заклинаниями ... остановить нельзя вплоть до полной победы победоносных русских рабочих, солдат и крестьян". (Я.Жиляева "Пламенные контрреволюционеры", ж-л "Крик", No 5, 1993, стр. 122).
Из этой цитаты видно, что большевики сознательно, с первых дней прихода к власти разжигали в стране гражданскую войну, надеясь с ее помощью покончить со своими политическими противниками и уничтожить "нереволюционные" классы. Большевики цинично, иначе, чем еще можно объяснить использование гуманистической терминологии, призывали к гражданской войне "во имя прогресса мировых идеалов".
Но законы меняются. В конце восьмидесятых уже с помощью закона можно было вырвать Гумилева из лап "революционной законности".
Время шло, стали появляться публикации, власти постепенно привыкли к новоявленной фамилии, в переводе с латыни означающей Humilus - смиренный.
В 1989 году, когда после выступлений о Гумилеве Евтушенко, журналиста и литературоведа Енишерлова и секретаря Союза писателей Карпова - Гумилева запели уже с эстрады, я, нимало не сомневаясь в том, что в России гласность - во все времена, лишь особая форма выявления инакомыслия, предложил академику Д.С.Лихачеву начать процесс реабилитации Гумилева.
С Лихачевым у меня были добрые отношения, в особенности, после сказанной им прилюдно фразы: "Я имел честь учиться в университете с Вашим отцом". А позже в предисловии Лихачева к книге Веры Лукницкой "Николай Гумилев по материалам домашнего архива семьи Лукницких (Лениздат, 1990 г.)" повторил: "Сам биограф (Гумилева - авт.) писатель Павел Лукницкий своей подвижнической жизнью заслужил искреннее уважение и современников и сегодняшнего поколения. Я считаю за честь, что учился с Павлом Николаевичем на одном факультете Петроградского университета. Черты его натуры: аккуратность, точность, добросовестность, чутье истинных духовных ценностей, его органическая потребность фиксировать в своих дневниках все, что он видит, знает, чем живет, - известны не только в литературной среде".
И было еще одно. Как раз в это время, в Ленинградском университете я защищал кандидатскую диссертацию по проблемам географии беловоротничковой преступности в России.
Волновался, конечно. Говорил умные слова, выступая перед знаменитой питерской профессурой. Неожиданно открылась дверь, и в аудиторию вошел, перебив мой монолог, человек. Шумно грассируя, он стал разговаривать с присутствующими в аудитории, как будто и не происходила здесь никакая защита, как будто его только и ждали, чтобы послушать.
Потом он заметил стоящего меня:
– Фамилия?
Я назвал фамилию, имя и отчество.
– Повторите, - хрипло прокартавил он, и сам добавил, - Вы, что сын Павла Николаевича?
– Да, - кивнул я.
Возникла длинная пауза. Все молчали. Я продолжил защиту.
И только после того, как было объявлено голосование, я спросил Председателя совета, позднее - Президента Русского географического общества профессора С.Б.Лаврова, кто это.
– Это Лев Николаевич Гумилев, - ответил Лавров.