Есть, молиться, любить
Шрифт:
Очень приятные слова. Пожалуй, это самое приятное, что можно услышать от мужчины твоей мечты, кроме разве что ВЕРНИСЬ! НЕ УХОДИ! Я ОБЕЩАЮ ИЗМЕНИТЬСЯ!
Я долго и уныло смотрю на экран. Я понимаю, что все это к лучшему, что я предпочла счастье страданиям, освободила в душе место для пока еще неизвестного будущего, которое наполнит мою жизнь удивительными событиями. Я все это понимаю. И все же…
Дэвида больше в моей жизни нет.
Я закрываю лицо руками и сижу так, еще глубже погружаясь в уныние. Наконец поднимаю голову и вижу, что одна из албанок, работавших в интернет-кафе, перестала мыть пол, прислонилась к стене и с интересом меня разглядывает. На мгновение наши усталые глаза встречаются. Я мрачно качаю головой и говорю вслух «Я в полном дерьме». Она понимающе кивает.
И тут звонит мобильник.
Это Джованни — в полной растерянности. Оказывается, он ждет меня на пьяцца Фьюме вот уже больше часа — вечером по четвергам мы всегда встречаемся там для занятий. Джованни весьма озадачен — ведь обычно это он опаздывает на встречи или вовсе забывает о них, а сегодня в кои-то веки пришел вовремя и был уверен, что мы договаривались встретиться… разве нет?
Я забыла об этой встрече напрочь. Сообщаю Джованни свое местонахождение. Он обещает заехать за мной на машине. Мне сейчас не хочется никого видеть, но по телефону это трудно объяснить с учетом наших ограниченных языковых познаний. Выхожу на улицу и жду его на холоде. Через несколько минут подъезжает маленький красный автомобиль, и я сажусь. Джованни на сленге спрашивает, что случилось. Но стоит мне раскрыть рот, как я начинаю реветь. Со мной случается настоящая истерика. Ужасный, сопливый рев — как говорит моя подруга Салли, «двойная закачка»: с каждым всхлипом два раза глотаешь воздух носом. Истерика начинается совершенно неожиданно — как удар под дых.
Бедняга Джованни! На спотыкающемся английском он расспрашивает, что стряслось. Неужто я на него разозлилась? Он меня чем-то обидел? Я не могу ответить, лишь качаю головой и продолжаю реветь. Мне так стыдно за себя и жалко бедного Джованни, вынужденного сидеть в машине, как в ловушке, наедине с ревущей лопочущей теткой, которая буквально разваливается на кусочки — a pezzi, как говорят итальянцы.
Наконец мне удается связно объяснить, что расстроена я вовсе не из-за Джованни. Как могу, приношу извинения. А Джованни поступает по-взрослому и берет ситуацию в свои руки.
Он говорит: «Не надо извиняться за слезы. Без эмоций мы были бы всего лишь роботами». Он протягивает мне салфетки из коробочки на заднем сиденье. «Давай покатаемся», — предлагает он.
Джованни прав: интернет-кафе — слишком людное и ярко освещенное место для истерик. Мы отъезжаем чуть дальше и останавливаемся в центре пьяцца делла Репубблика — одной из самых аристократичных площадей Рима. Джованни паркуется у великолепного фонтана с обнаженными нимфами в весьма откровенных позах, резвящимися со стаей огромных лебедей, чьи вытянутые шеи определенно похожи на фаллические символы, а вся эта картинка — на откровенную порнографию. По римским понятиям фонтан относительно новый. Как говорится в моем путеводителе, для него позировали две сестры, в свое время известные танцовщицы кабаре. Когда фонтан был построен, им выпала скандальная слава — церковь несколько месяцев пыталась запретить его открытие, посчитав слишком эротичным. Сестры прожили долгую жизнь, и в двадцатых годах этих почтенных пожилых дам по-прежнему можно было увидеть на площади: они ежедневно приходили полюбоваться на «свой» фонтан. А французский скульптор, запечатлевший их юную красоту в мраморе, каждый год до самой смерти приезжал в Рим и угощал сестер обедом. Они вместе вспоминали старые добрые времена, когда все трое были молоды, красивы и безрассудны.
Припарковавшись, Джованни ждет, пока я не приду в себя. Я крепко прижимаю ладони к глазам, пытаясь затолкнуть слезы обратно. Мы с Джованни никогда еще не говорили на личные темы. Знакомы несколько месяцев, уже раз сто вместе поужинали — а говорили все о философии, искусстве, культуре, политике и еде. А вот что происходит у каждого в личной жизни, совсем не догадываемся. Джованни даже не знает, что я в разводе, а в Америке у меня остался любимый. А мне о нем известно только то, что родился он в Неаполе и хочет стать писателем. Но после того как я расплакалась, у нас неизбежно должен состояться разговор совсем другого толка. Я этому совсем не рада. Во всяком случае, не при таких позорных обстоятельствах. Джованни говорит:
— Извини, я ничего не понимаю! Ты сегодня что-то потеряла? Мне все еще трудно говорить. Джованни улыбается и подбадривает меня:
— Parla come magni. — Он знает, это одно из моих любимых выражений на римском диалекте. Дословно оно означает «говори, как ешь», а в моем собственном переводе — «будь проще». Это такое напоминание — когда слишком усердно пытаешься что-то объяснить, не можешь подобрать нужные слова, лучше всегда говорить простым и незатейливым языком — таким же простым, как римская еда. Ни к чему драматизировать. Просто расскажи все как есть.
Я делаю глубокий вдох и излагаю сильно сокращенную (но вместе с тем абсолютно точную) версию своей истории на итальянском:
— Любовные дела, Джованни. Сегодня мне пришлось расстаться с одним человеком.
Тут мне снова приходится закрыть глаза руками — слезы так и брызжут сквозь стиснутые пальцы. Слава Богу, Джованни не пытается меня обнять, и, кажется, его ничуть не смущают проявления моих чувств. Он лишь молча сидит рядом со мной, пока я плачу, и ждет, пока я успокоюсь. А потом с искренним участием, осторожно выбирая слова, медленно, четко и добродушно говорит (поскольку английскому его учила я, в тот вечер я так им гордилась!):
— Я понимаю, Лиз. И я там был.
29
Через несколько дней в Рим приехала моя сестра, и это развеяло остатки моей грусти. Жизнь снова закрутилась. Сестра все делает быстро, производя вокруг себя энергетические мини-циклоны. Она на три года меня старше и на семь сантиметров выше. Она занимается спортом, наукой, воспитывает детей и пишет книги. В Риме сестра готовилась к марафону — вставала на рассвете и пробегала восемнадцать миль, а я за это время успевала лишь прочитать одну статью в газете и выпить две чашки капучино. Когда она бегает, то похожа на оленя. Во время беременности первенцем она переплыла озеро — ночью, в темноте. Я не рискнула к ней присоединиться, хоть и не была беременна. Я просто побоялась. А моя сестра ничего не боится. Когда она была беременна вторым ребенком, акушерка спросила ее, нет ли у нее потаенных страхов, что с малышом что-то будет не так — генетический недостаток или осложнения при родах. Кэтрин ответила: «У меня только один страх: что он вырастет и станет республиканцем».
Мою сестру зовут Кэтрин. В семье нас только двое. Мы выросли в деревне, в Коннектикуте, и, кроме нас и родителей, на нашей ферме больше никого не было. Мы были единственными детьми в округе. Кэтрин любила хозяйничать и повелевать и вечно мною командовала. Я же питала к ней страх и трепет, меня интересовало только ее мнение. Когда мы играли в карты, я жульничала, чтобы проиграть, — а то не дай бог Кэтрин рассердится. Мы не всегда были друзьями. Она считала меня докучливой, а я ее боялась, кажется, лет до двадцати восьми — пока мне не надоело. В тот год я наконец нашла силы ей возразить — а она только удивилась, как я раньше на это не решилась.
Только наши отношения вошли в новое русло, как началась катавасия с моим бывшим мужем. Кэтрин легко могла бы посмеяться над моей неудачей. Ведь я всегда была самой везучей и обожаемой, любимицей семьи и баловнем судьбы. Жизнь всегда относилась ко мне более приветливо, на мою долю выпало меньше тягостей, чем на долю сестры, которая была не в ладах с окружающим миром и не раз получала сдачи. Узнав о моем разводе и депрессии, Кэтрин вполне могла бы ответить: «Ха! Ну и посмотрите теперь на нашу мисс Совершенство!» Но вместо этого она поддержала меня, как настоящий друг. Когда я в расстройстве звонила ей посреди ночи, она всегда отвечала и участливо поддакивала в трубку. Когда я стала искать причины своей депрессии, она все время была рядом. Можно сказать, мы с ней вместе ходили к психотерапевту: в течение очень долгого времени я звонила ей после каждого сеанса и вкратце описывала все, что узнала во время сегодняшнего приема, а Кэтрин откладывала все свои дела и говорила: «Ага… это многое объясняет». Это многое объяснило нам обеим.