Есть!
Шрифт:
Визажист здорово потрудился над Екиной личностью, честно говоря, я эту личность поначалу и не признала. Никакой воды – концентрированная энергия! В людской внешности все решают не черты лица, а его выражение, важнее ничего нет, можете мне поверить. С годами на сыроватом, только начавшем схватываться девичьем личике рисуются все мысли, бродившие в голове, и отпечатываются все поступки, совершенные телом. Годам к тридцати мы утрачиваем прекрасную способность меняться, облик наш словно затвердевает, утверждается, крепнет. Мы получаем лицо, которое задумывалось создателем, но с ремарками, добавленными самостоятельно. Когда эти ремарки-помарки вступают в противоречие с замыслом, лицо становится уродливым – пусть изначально обладательница его и была прекрасной, как дочь Леды. Если же побеждает замысел, человеку достается высшая награда – способность по желанию становиться неузнаваемым и принимать все временные изменения как подарок, а не как испытание. От людей требуется много мужества, чтобы смириться с переменами, чтобы оправдать морщины, сутулость, седину, но смирение это придает лицам намного больше достоинства и красоты, чем звезда ботокса, горящая во лбу.
Странные мысли для телеведущей? Я, как все, думаю о том, что однажды постарею и не смогу появляться на экране. Но ведь у меня останется то главное, ради чего я живу, то, что у меня есть, – моя кухня и мои слова.
Косметолог-богослов Вовочка утверждает, ссылаясь на мудрецов, что старость – самое гуманное изобретение Бога, потому что постепенный выход из строя всех органов готовит нас к безгрешной небесной встрече. Представляете? Мы теряем зубы и не можем больше есть мясо. Наши тела слишком стары для секса, и вот, увы, мы не грешим. Мы плохо видим – и не позволяем себе вредных душе зрелищ… Если уж косметолог – косметолог, ежедневно возвращающий веру в себя десяткам обвисших теток! – столь покорно относится к извечному ходу времени, что остается нам?…Занесло меня. Тем, кто работает с живым словом, подкинь тему, и они бросятся обсасывать ее со всех сторон, как П.Н. куриную косточку, до состояния раздетой сущности. Косточка превращается в крохотную рогатку, которой смог бы играть разве что гномик, а тема, напротив, обрастает весом лишних слов.
Итак, Ека хорошо смотрелась в кадре. В реальном мире ей не хватало росту, и голова ее была словно приставлена к чужому телу – во всяком случае, лепили их точно по отдельности. Тельце у самобранки было непропорциональным, с узкими бедрышками, длинной ровной талией и редкостно массивными икрами. В месте, где у женщин обыкновенно располагается грудь, Ека могла предъявить две плоские складочки на свитере. Если бы мне предложили, как в детской развивающей книжке, подобрать к этому телу подходящую голову, я в последнюю очередь взяла бы Екину – большую, с выпуклыми глазами, кривой линейкой рта, с короткой и пышной, как фонтан, прической. В жизни все это выглядело нелепо.
Но кто сказал, что телевидение имеет отношение к жизни? Сложенная из двух разнородных величин, новая ведущая «Сириус-шоу» выглядела в кадре монолитно и цельно, как кусок мрамора, не нуждающийся в том, чтобы от него отсекали лишнее. Она была хороша, это видели все. И – спасибо им всем – молчали.
Впрочем, внешней убедительности и чужой красоте я обычно не завидую. Восхищаюсь – да, но не завидую, понимая, что каждому дана внешность, которую он заслужил. Поэтому смотрю на красивого человека как на произведение искусства. А долгое и подробное общение с моими зрителями доказывает, что физическая красота интересует далеко не всех. Например, женщины средних лет скорее обидятся, если им сказать, что они плохо готовят, нежели – что они некрасивы.Помните рекламу, кажется, лифчиков, где грудастая блондинка шепчет в камеру: «Я не умею готовить, но разве это важно?» Так и мои зрительницы, обладай они нужной раскованностью, могли бы, стоя с тарелками в руках, вымолвить: «Моя грудь давно утратила форму, но разве это важно?» А следующим кадром – ряд мужчин, потерявших сознание от ароматного дурмана какой-нибудь румяной рульки…
Тем временем на экране Ека трясла шевелюрой, представляя первую участницу шоу. Подстава! Слишком напомаженной была эта рыжая дамочка. И чересчур уверенно улыбалась.
– Знакомьтесь, наша первая участница – Анфиса. Мы поймали ее в отделе «Птица» – вот такая, дорогие телезрители, птичка попала нам в сети.
Птичка потупилась, а Ирак – по эту сторону экрана – хмыкнула, сложно сказать, с одобрением или нет.
Рядом со мной почти бесшумно уселся Аркадий Пушкин – от усталости и недосыпа под глазами у нашего режиссера набрякли темные мешочки: будто там хранился весь недодобранный им сон. Пушкин измученно улыбнулся экрану, и мешочки разъехались в стороны – словно занавес.– Хорошо работает, уверенно держится, – тихо, как в бреду, пробормотал режиссер.
…Подсадная птичка Анфиса уверенно демонстрировала куриные крылышки, соус терияки, пакетик с глянцево-зелеными лаймами, оливковое масло и… банку крыжовенного мармелада!
Я вцепилась в руку Пушкина, и он тут же вскрикнул:
– Ай! Ты чего царапаешься?
– А ты не понимаешь?Пушкин не понимал. Зато Славочка громко икнул, а Ирак машинально вытерла ему губы салфеткой, как ребенку.
…Анфиса уже открывала дверь своего дома перед Екой и оператором-невидимкой, и они ступали в маленькую, выскобленную до блеска кухоньку, по которой метался застигнутый врасплох рыжий кот – точно такой же рыжий, что и хозяйка. Мы все, практически не моргая, смотрели, как Анфиса и Ека разбирают покупки и под журчание необязательной беседы маринуют крылышки в соусе, нагретом мармеладе, масле и соке лайма. – Отлично! – сиял Пушкин. Он еще не понимал, счастливый, что на самом деле происходит.
Ека, бурно распрощавшись с Анфисой, представляла следующего героя программы – юного толстяка по имени Илья. Я, помнится, предлагала совсем иной монтаж – вначале знакомиться с тремя участниками в «Сириусе», а потом гостить в квартире у каждого поочередно: иначе покажется, что ведущая скачет по городу как бешеная блоха. Но Ека выбрала именно этот вариант. И в моем сегодняшнем рецепте, чудесным образом попавшем к ней в руки, она сделала всего одну замену – взяла вместо лимона лайм.
Толстенький Илья предъявил Еке тележку, забитую снедью: сверху, разумеется, лежал пакет с куриной кожей.
– Вы даже не догадываетесь, – ухмыльнулась Ека, – что будет готовить Илья из этого, скажем честно, не слишком популярного продукта.
(Была у нее в речи закниженность, как у филфаковки, – мы тогда еще не знали, что Ека именно оттуда есть пошла.)
Илья скромно улыбался, мучительно вспоминая вызубренный текст, словно студент перед зачетом:
– Это будут чипсы из куриной кожи! – выдохнул он наконец. Голос оказался неожиданно тоненьким. – То есть я хотел сказать, что приготовлю сегодня еще целую кучу всяких классных штук, но мой хит – чипсы из куриной кожи. Вредно, калорийно, но ужасно вкусно!И кривая – такая искренняя – улыбка. Ека умиленно, будто за малышом, делающим первые шаги, наблюдала, как Илья расплатился с кассиршей № 13 и ушел – прямой дорогой к пятнадцатиминутной славе.
– Ну что я говорил? – ликовал Пушкин на фоне общего гробового молчания. – Да ее можно без всяких фокус-групп давать в прямой эфир! П.Н. велел тут же отзвониться, если все будет нормально.
– Пушкин! – Я чувствовала, как Ирак дрожит со мной рядом крупнокалиберной дрожью. – Пушкин, все не будет нормально. Все уже не нормально.
– А? – выныривая из сладостных мыслей, он не сразу оторвался от экрана. – Почему это? Что плохо?
– Ты посмотри мой новый выпуск – и все поймешь.
Пока заряжали запись, на экране Ека общалась с третьим участником шоу – мужчина вихлялся, как молодой Челентано, улыбался такой же обаятельно-обезьяньей улыбкой и всеми способами эксплуатировал свое с ним сходство. Я уже не удивилась, когда «Челентано» огласил свой «оригинальный рецепт» – это была запеченная курица, фаршированная рисом, кумкватами и фундуком.