Есть!
Шрифт:
Заснуть Еке удалось под самое утро – во сне она прижимала к себе Генину книжку крепко, как любимую игрушку.
Конечно, она проспала, и собиралась впопыхах, и успокоилась только дор огой, сыграв несколько раз в игру «Обгони арию». Замечательная игра. Ека научилась ей в Италии, когда почти каждый день гоняла по Тоскане. Надо успеть доехать до намеченной цели быстрее, чем прозвучат последние аккорды любимого произведения – сегодня это баркарола Ричарда из оперы «Бал-маскарад».Облюбованное Екой место на парковке было занято Гениной машинкой, но Ричард все еще пел во весь голос, когда в тесном ряду блестящих автомобилей нашлась свободная и подходящая для джипа прореха.
Всего семь лет назад Ека не умела ни готовить, ни водить автомобиль: а ведь героям – пусть даже второстепенным! – положено меняться быстрее, нежели реальным людям.
Благосклонно кивнув охранникам, героиня прошествовала к лифту и на входе в кабину опрыскала запястья духами с мучительным запахом ванили.Геня не выносит парфюмерных ароматов, особенно сладких, ванильных. Геня не любит огромные машины и маленьких собачек. Ека знала о Гене столько всего – хватило бы на диссертацию. Лакун и белых пятен практически не осталось, за единственным исключением. Это исключение называлось «личная жизнь», и, судя по всему, никакой такой жизни у Гени Гималаевой – как и у Еки Парусинской – не было.
Часть вторая
– Что бог ни делает, все к лучшему, – с пафосом провозгласил патер, заслышав о кухне. – Порядочный человек и на кухне может сделать карьеру.
Ярослав Гашек
Глава одиннадцатая,
из которой станут известны кое-какие подробности личной жизни деловых людей ХХI века, озвученные голосом и вдохновленные судьбой Павла Николаевича Дворянцева, владельца телевизионного канала «Есть!»
Павлу Николаевичу Дворянцеву – или П.Н., как его запросто сокращали в трудовом коллективе (сам П.Н. даже в кризисную пору трудовой коллектив не сокращал), решительно не хватало времени на личную жизнь. Незамедлительно после прихода зрелости, вторым звонком, директор канала «Есть!» получил малоприятную весть – оказывается, сутки в связи с приходом этой зрелости будут теперь уменьшены на несколько часов. Кто и зачем отгрызает от суток ценное время, П.Н. так и не удосужились объяснить: его лишь поставили перед фактом, как мальчонку-школяра перед доской с математическими примерами.
Берта Петровна – мама П.Н. (некогда пышная красавица, а ныне бодрая, пусть и слегка подсохшая, как финский хлебец, старушка) часто рассказывала Павлику о том, что с годами у него будет все меньше и меньше времени.
– Я же вот, сыночка, тоже не могу привыкнуть, что мне семьдесят шесть, – злорадствовала Берта Петровна, глядя, как сыночка перед зеркалом пристраивает на макушке «локон страсти».
Локон должен был на манер горбатого моста пересекать простор водной глади, то есть, простите, никакой не глади, а умной и эпизодически облысевшей головы П.Н. К счастью, он был человеком высоким во всех отношениях, и потому добрая половина знакомых лысину с локоном не могла обозреть по причине малого роста, а другой – менее доброй – половине П.Н. это обозрение прощал. Без всяких дополнительных условий.
– Я же вот, сыночка, – продолжала Берта Петровна, – до сих пор чувствую себя от силы на тридцать восемь лет, а выгляжу – все говорят! – не больше, чем на пятьдесят с копеечкой.
П.Н. отвлекся от зеркала и глянул на маму с обожанием – как всегда, когда она начинала нести совсем дикую чушь. В холодный пот директора канала «Есть!» могли вогнать только две мысли – что его канал перестанет приносить деньги и что Берта Петровна однажды умрет. Конечно же, П.Н. знал, что второе событие он предотвратить не в силах, и мысль эта, обладавшая склонностью пьяного гуляки к праздным визитам, периодически вышибала у него почву из-под ног, превращая окружающий, вполне комфортный и удобный для проживания мир в адский зал ожидания.
Времени на личную жизнь П.Н. перестало хватать сравнительно недавно – лет пятнадцать назад, а прежде у него бывали и долгоиграющие романы, и случайные девицы, и пару раз с ним даже происходило нечто похожее на большую любовь. Во всяком случае, отсюда, из настоящего времени, П.Н. видел те свои страстные метания именно в таком ключе. А женатым человеком П.Н. себя так и не увидел, поскольку был вскормлен Бертой Петровной под непрерывную песнь о дамском вероломстве, которую мамочка исполняла для Павлика без выходных и перерывов. Наверное, если бы у Берты Петровны тогда, в неисчислимо далеком 19… году, родился не мальчик Павлик, а девочка Полина (о которой она, кстати, тайно грезила), то песнь, сопровождавшая счастливые годы детства, имела бы иное сюжетное наполнение, но тут уж, как говорится, кому что дали. Гулять с девочками подросшему Павлику, скрипя зубами и скрепя сердце, еще разрешали, а о женитьбе предпочитали даже не задумываться. Ну он и не задумывался – Берта Петровна была хоть и беспомощная хозяйка, всю жизнь питавшаяся от стола своей матушки, зато по-человечески превосходно понимала милого сыночку и никогда не посмела бы устроить ему сеансы пилинга, которыми так грешат иные жены, запиливая своих мужиков – почем зря.
Маман Берты Петровны, та была затейливой кулинаркой одесской закваски, к тому же порядочной язвой: рецепты для пораженных в самый желудок гостей переписывала в деталях, но всегда забывала упомянуть важный компонент, без которого блюдо не складывалось в дурманящую композицию. Зато непременно – и лицемерно! – писала последней строкой: «Желаю успехов!» Бедные хозяйки, разложив перед собой рецепт Павлушиной (для нее он был всегда и только – Павлуша) бабушки, пытались воссоздать шедевр, но не получали и бледной репродукции. Бабушка считала, что ее рецепты могут перейти исключительно по наследству, и в конце концов пусть несколько извилистым способом, но так оно, в общем-то, и случилось.
Порой бабушка вслух причитала, что выстраданные рецепты умрут вместе с ней – потому что Берта, сколько ни старалась маман придать ей хозяйственную сноровку, выросла неумехой, каких не пускают в кухню. Да и обожаемый Павлуша не оправдывал поначалу бабусиного доверия: в кухне-то хорошей он разбирался на «отлично», но сам и пошлой сардельки сварить не умел. Что касается Берты Петровны, то она учила студентов играть на арфе и по любому поводу демонстрировала свои пальцы – хрупкие орудия труда, использовать которые для чистки картофана или лепки котлет есть варварство. И вообще, на арабском скакуне воду не возят, повторяла Берта вслед за любимой писательницей, чья книжка сопровождала ее на протяжении жизни. «Воду-то не возят, – ворчала бабушка, – зато жрет этот арабский скакун за троих и не думает хотя бы посуду за собой обмыть!» Берта не обижалась на маман: чего еще ждать от некультурной старухи, выросшей на Молдаванке?
Павлуша был другого склада и честно старался помогать на кухне – да вот беда, был он к поварскому делу абсолютно не приспособлен. Бабуся на него сердилась, а потом махнула рукой – покамест жива, прокормит и его, и мать. Когда же она стала совсем непереносимо старенькой – и страна ее, и любимый внучек вдруг разом взбрыкнули. Страна корчилась в перестроечных муках, а Павлуша бросил аспирантуру и ушел работать на кабельное телевидение. Бабуся дожила до того, как в эфир вышли первые выпуски программы «Гениальная кухня», познакомилась с Геней Гималаевой и передала ей из теплых, как говорится, рук все свои лучшие рецепты – включая фирменный форшмак, на котором сломалось не одно поколение домохозяек.