Естественное убийство – 3. Виноватые
Шрифт:
–Как мило описана ретроплацентарная гематома, имбибиция и прочие признаки матки Кувелера. Жаль, конечно, тётку, – сказала Алёна Дмитриевна по окончании чтения. – «Ситуации» им, вишь, «чреваты удалением матки». Да ту матку ещё дай бог успеть удалить, пока пациентка копыта не отбросила. С маткой Кувелера в условиях под боком развёрнутой операционной не всегда успевают спасти. «Чреваты удалением матки», вот же ж! Да это единственное лечение таких «ситуаций», тупые куры! «Плоду может угрожать», надо же! Задним умом сильна. Начиталась! Да будь у неё преждевременная отслойка, то не по Интернетам бы она «лазила», а на кладбище лежала неподвижно зафиксированная!.. «Через кости таза матери». Господи! Иногда кажется, что поголовная грамотность – зло. Читать научились, а думать не очень! Через кости таза. Плод-бурильщик. Через родовой канал, а не через кости!
–Не придирайся,
–Да нет, она грамотная! Вот в чём и ужас! Сельские бабы о той помощи мечтают, а эта «решила залезть в Интернет», после того как… Тьфу! Что ж она раньше туда не «залезла»?!
–Всё! На сегодня всё! – Всеволод Алексеевич поднялся. – Скоро светать начнёт. Хоть пара часов сна нам всем необходима!
–Вам! Вам необходима, господин Северный! Ваше тело стареет, метаболизм замедляется, кости становятся более хрупкими, головной мозг теряет нейроны, которые, увы, уже не возмещаются! – внезапно Алёну Дмитриевну вновь вынесло на волну ехидства.
–Ну, насчёт нейронов я бы спорил. Уверен, вам хорошо известно, госпожа Соловецкая, что именно умственная стимуляция играет важнейшую роль в противостоянии последствий неизбежного биологического старения мозга. А я всю жизнь думаю, думаю, думаю… Всё, детки! Без шуток – баю-бай! И больше никаких сказок сегодня!
Он подхватил Алёну Дмитриевну на руки, крикнув Семёну Петровичу на ходу:
–Кушетка и бельё знаешь где!
Уложив в постель Алёну, снова ставшую нежной и покорной, как уставший карапуз, Всеволод Алексеевич прилёг рядом с ней. Она капризно потребовала, чтобы он повернулся к ней спиной, обхватила его и, прошептав: «Как я люблю широкие спины!» – тут же уснула. Он ещё немного полежал рядом и… И спать он, разумеется, не собирался. Если он сейчас позволит себе расслабиться – весь день насмарку. Да, действительно, противостояние старению – только в силе воле и физических нагрузках. И тогда можно дожить до ста двадцати лет. И даже дольше. Кажется, в Книге рекордов Гиннесса зафиксировано сто двадцать два. Но зачем столько жить? Важно – не сколько жить. А как.
Вдруг Северному показалось, что вся его благополучная холостяцкая жизнь с любимой работой, точно выверенными физическими нагрузками, обожаемыми книжными раритетами, прекрасным виски и всем прочим, давно выверенным и спокойным, полетела в тартарары. Уж лучше бы она была очередной случайной девицей!
Он переоделся в шорты, футболку, перешнуровал кроссовки и побежал…
Пока двигается тело – работает мозг. Эмоциям и прочим глупостям уже просто не хватает кислорода. Сегодня, пожалуй, стоит вдвое увеличить обычную нагрузку. Из-за прекрасного вчерашнего дня, из-за обворожительного чудесного вечера, из-за по-глупому бессонной ночи…
Через два часа насквозь пропотевший Северный вернулся домой. На софе безмятежно дрых Сеня, храпя, как допотопный паровоз. А его собственная постель была пуста. На подушке лежала записка, написанная на обороте дурацкой измятой бумажки с фальшивыми откровениями родившей в ванну неведомой Саши.
«“В дорогу! в дорогу! прочь набежавшая на чело морщина и строгий сумрак лица! Разом и вдруг окунёмся в жизнь со всей её беззвучной трескотнёй и бубенчиками…”
Конец цитаты.
Прости, я взяла у тебя том твоего распрекрасного Гоголя, тот, что с «Мёртвыми душами». Чисто чтобы не сорваться… Порядочные люди возвращают позаимствованное. Я надменно полагаю себя порядочной.
Не звони мне. Я сама тебе позвоню. И ещё раз: не звони мне. Я не буду отвечать. Ты только разозлишь меня. Молчи, пока я сама не позвоню.
Привет Рите Бензопиле. Она по-своему очаровательна.
Поцелуй обалдуя Соколова. Какая глупая была ночь. Не хватало только руководств по маточным кровотечениям, министерских приказов и броневичка для толкания речей. Но тем не менее всё равно его поцелуй.
Потому что даже глупая ночь рядом с тобой была слишком приятна.
Ты опасен, Северный. Очень опасен. У тебя опасная кожа.
Всё было прекрасно.
Алёна».
–Засранка! – пробурчал Северный. – Приличного куска бумаги не смогла найти для записки любимому человеку!
И
После долгого контрастного душа Всеволод Алексеевич до боли в побагровевшей коже растёрся жёстким полотенцем и пошёл варить очередную порцию кофе. Когда он с наслаждением затянулся сигаретой под первый глоток, его взгляд упал на Сеню, спящего на софе с невинностью и безмятежностью бревна. Он подошёл и внезапно сильно и зло пнул по ложу ногой.
–Просыпайся, скотина! И катись, на хуй, к чёртовой матери! – заорал на друга всегда такой сдержанный Всеволод Алексеевич, только недавно призывавший к чистоте родного языка и лоббировавший мягкие ругательства на языках иноземных.
Сеня почмокал губами, как маленький мальчик, пробормотал: «Леся, сейчас встану, я не сплю! Можешь положить Георгину со мной, пока пацанов кормишь», – перевернулся на другой бок и снова безмятежно-счастливо захрапел.
Беспричинный гнев Северного моментально улетучился. Он улыбнулся и сказал:
–А знаешь, друг, я тебе завидую! Впервые тебе завидую. Впервые же ясно понимая и принимая, что ты действительно счастлив со всем своим семейством, женой-ломовиком, малышами-жеребятами, старой кобылой тёщей, мерином-тестем и прочим стадом-табуном. И ты – живёшь, не думая о смерти. Я же чуть не впервые за много-много лет сегодня ночью подумал о жизни. Я просто старый дурак, за двадцать пять лет работы я узнал о смерти всё. Я стал жить смертью, отгораживаясь от всего остального раритетными изданиями и коллекционным виски. Я даже на живых смотрел как на тела… Ходящие, говорящие, умные или глупые – но тела. Которые вот-вот замрут без движения по причинам, от них не зависящим. Я даже тебя не любил по-настоящему, а встроил в коллекцию как забавный экземпляр. Но тут появилась Алёна – и я вспомнил, почему я стал судмедэкспертом… Хорошо тебе быть бизнесменом – не надо на службу ко времени. А я не могу злоупотреблять неявкой без весомой причины. Потому что «гора трупов» – это не всегда, увы, метафора. Спи, малыш! – Северный укрыл Сеню одеялом, как укрыл бы, наверное, младшего брата или сына, если бы у него были младший брат или сын.
Северный, произнеся таковую тираду в пространство – крепко спящий Сеня не в счёт, – усмехнулся и подумал: «Блин! Кто же такие прекрасные речи вслух толкает? Только пятидесятилетний мудак, от одиночества частенько бубнящий себе под нос и даже громогласно разговаривающий сам с собой!» После чего на обратной стороне измятого листочка, валявшегося на сваленных в кучу брюках Соколова, написал:
«Ухожу (на работу).
Станиславский».
И положил её на кухонный стол.
Глава двенадцатая
Одеться. Спуститься в гараж. Завести «Дефендер». Через час-полтора – смотря как там сегодня «эти ужасные пробки» – Всеволод Алексеевич будет на работе, в одном из отделов бюро судебно-медицинской экспертизы. Бюро судебно-медицинской экспертизы Главного управления здравоохранения Московской области.
Как же так получилось, что он стал судмедэкспертом?..
Понятно, что у мальчика, растущего в семье педиатра и военного хирурга, особенного выбора, кроме врачебного, не было. Когда ты с детства посреди всего этого – то иного уже и не представляешь. Застольные разговоры о необычно возникшем перитоните или о казуистическом случае нейросифилиса у девятилетнего ребёнка были нормой. И кто там обращает внимание на пацана, вечно крутящегося тут же, около стола? Настольная книга – многотомное издание «Опыт советской медицины во время Великой Отечественной войны» – и никто на это не обращает внимания. Во-первых – некогда, а во-вторых – кто в семье врачей узрит в этом что-то необычное? Родители только радовались, и папа подробно объяснял непонятное в те редкие времена, когда папиными вниманием и коленями удавалось завладеть. Все эти страшные огнестрельные и колотые раны, ужасающие ампутации, размозжения, контузии, травмы не казались тогда страданием и болью, а вызывали исключительно познавательный интерес. Хотелось понять. Как хотелось в совсем детстве понять, отчего безголовая курица бегает по двору. Как хотелось понять чуть позже, слушая всё те же разговоры и читая все подряд книги из отцовской библиотеки, почему человек иногда умирает от незначительной травмы, а с разрубленной головой или простреленным сердцем – остаётся в живых. Да-да, детское любопытство или, выражаясь таинственно о том же самом, – человеческое гносеологическое стремление.