Естественное убийство – 3. Виноватые
Шрифт:
Хмурый и злой Корсаков хватает озадаченного Плотникова и тащит его на кухню. Хлопает дверью – и наш свидетель более ничего не слышит. Так что Саша просто сидел на диване в холле. Пока не подоспел я. Не кажется ли всё это странным? Отец не кидается сразу к дочери. Любимый и любящий муж, позже бьющийся в конвульсиях на диване, спускается вниз не в слезах и соплях, не падает в обморок прямо там, его даже не выворачивает, в отличие от всё того же охранника, бывшего покойной совершенно посторонним человеком. Разумеется, люди очень по-разному реагируют на смерть близких. Кто-то бьётся головой об стену, кусает губы до крови, заламывает руки – причём не в фигуральном, а в буквальном смысле. Кто-то замирает, оглушённый, и некоторое время живёт как сомнамбула. Кто-то разводит кипучую деятельность, таким образом справляясь с горем. У меня есть некоторый опыт наблюдения за поведением родных и близких усопших. Некоторый двадцатипятилетний опыт. Потому могу точно сказать, что озадаченность ни разу ещё не свидетельствовала о настоящем, истинном горе или шоке. Озадаченность – реакция ментальная на изменение некой предполагаемой схемы. Малыш, сумевший
А тогда я застал то, что застал. И несмотря на ситуацию – точнее сказать: именно смотря на колоссальный опыт наблюдения за поведением человечьего стада в подобных ситуациях, – я насторожился. Насторожила дверь в ванную. Охранник пришёл – закрыта. Муж появился – всё равно дверь осталась закрыта. Он не выбежал в панике, как утверждал, не помня ничего. Как поступил бы действительно слабый человек, узревший труп жены. Он, весь такой нервный, не забыл закрыть дверь «как было». Почему? И почему он переодевался? Насторожила и нарочитая театральность супруга. Он вёл себя как бездарный актёр, не слишком утруждавший себя репетициями перед премьерой. Или просто времени на репетиции не было. На гениальный экспромт мало кто способен. И к тому же так любимых жён не оплакивают. Мужчины склонны оплакивать любимых женщин в одиночестве, набравшись под завязку и воя на луну. Насторожил внезапный обморок Корсакова, после того как я предъявил ему внучку, обнаруженную в коробке из-под обуви. Это был даже не обморок в классическом, обывательском смысле, а скорее поведенческий коллапс. Резкий выброс катехоламинов и адреналина в ответ на опасность. Что называется «лишиться чувств» можно и от радости, от счастья, в конце концов – даже от оргазма. Если только ты женщина. Мужчины же склонны лишь к кратковременной потере ориентации в изменившейся ситуации. Сильный мужик быстро приходит в себя. Но что делает быстро пришедший в себя сильный мужик? Он вырывает свою плоть и кровь из рук спасителя, прижимает к себе… Крайний вариант, не спорю. Но хотя бы подойти, посмотреть, проявить интерес и внимание. Но – нет. Внучка Корсакова так и остаётся примотанной к груди вашего покорного слуги вплоть до самой передачи её из рук в руки хранителям из племени неонатологов, унесших её пусть не со святым, но опытным водителем под своды реанимации новорождённых. Всё насквозь было как-то фальшиво и пестрило поведенческими несоответствиями.
Что после? Корсаков моментально приходит в себя. Отсылает убитого горем Олега, не дав мне толком его расспросить. Как будто боится… Но кого или чего? Явно не Олега. Он боится, что Олег что-то ляпнет сгоряча? Корсаков чувствует, что «хвалёный Северный» уже ощущает диссонанс. Поэтому вслед за ним отсылает Сашу. Чтобы пришедший в себя Саша не вспомнил каких-нибудь деталей. Каких? Но – не придерёшься к Леониду Николаевичу. И я аккуратно пробую выдержку Корсакова на зуб. Но он крепок и судмедэксперту не по зубам. Рассказывает некоторый анамнез жизни, большей частью правдивый. И вот тут моё чувство всеобщего всему несоответствия начинает не просто мигать, но пульсировать. Потому что, когда он рассказывает о мёртвой уже Насте, о том, какая она была якобы неприспособленная к жизни, а местами и вовсе несуразная, – в его глазах сияет гордость. Не горечь, не чувство утраты, а огромная безразмерная гордость. Он явно говорит о живом человеке – о мёртвых так не говорят. Он говорит о своей дочери так, как будто у неё – вся жизнь впереди. Как будто она умна, и удачлива, и… Но как же тело в ванне? С ним уже возятся менты и эксперт из судебки, а безутешный отец сияет глазами, как Ален Делон, не забывая изображать скорбь. Но мимика лжёт чаще, чем выражения глаз. Я кидаю на его сторону пробный мяч: «Моё дело, как вы справедливо заметили, – раскопать всё, что можно. Или закопать – всё, что нужно. В рамках законодательства, разумеется». И он его отбивает! Он говорит мне весьма двусмысленным тоном: «Ваши услуги будут щедро оплачены в любом случае». Я ему заявляю о ДНК, а он так напрягается, как будто упустил какую-то обидную ерунду в многомиллионном контракте! Из-за которой весь его профит может улететь в тартарары, заметь эту «ерунду» юрист того, с кем он заключил сделку. Затем Корсаков утверждает, что судмедэксперт может звонить ему в любое время дня и ночи, но сам трубку более не берёт, а на следующий день и вовсе улетает в Лондон, уволив охранника Сашу. И судебно-медицинская экспертиза, и милиция-полиция приходят к выводу, что дело выеденного яйца не стоит и любого рода суицид ненаказуем, потому что наказывать уже некого. Первый раз, что ли, очередная дурёха под стогом загнулась? Нашли чем удивить! Пока всё понятно?
–Мне! Мне непонятно, как же всё-таки не всплыло, что первым в доме появился именно охранник, а не муж и отец?
–Сеня! Ты обращаешь внимание на то, что шкаф оказался дома раньше тебя? Охранник для хозяина некоторым образом собственность. В лизинге или по кредиту – но собственность. Ты же жил на съёмных квартирах, ты должен понимать этот тонкий момент. Да и самому «шкафу», – Северный обратился к бывшему охраннику, – не придёт в голову сообщить, что он пришёл в особняк раньше мужа и отца собственницы. Кроме того, Саша вовсе не считал это важным – кто, когда и в какой последовательности явился. Поэтому фразу «мой зять обнаружил» – съели все, включая самого охранника. Ему и в голову не пришло оспаривать первенство в этом сете. Олегу же и Леониду Николаевичу оставалось только обрадоваться, что вошедший в ванную комнату спальни Насти Корсаковой Саша оказался настолько впечатлительным, что и не заметил, вот просто не заметил – опять же, особенности человеческой психики, иногда настолько сосредотачивающейся на именно для него по какой-то причине пугающем и страшном, что всё прочее уже просто перестаёт существовать, – рядом с кровавым блином, распростёртым на полу, обыкновенное новорождённое человеческое дитя.
Северный замолчал.
–Сева, не томи! – вдруг подал реплику следователь.
–Просто забавно смотреть на выражения их лиц, – он кивнул на Сеню и Алёну Дмитриевну. – Саша-то – молодец. Всё так же бесстрастен, как и прежде. Потому что ничто не может вывести его из себя. Ничто, кроме зрелища молодой блондинки в окровавленной ванне. Простите, Саша, но когда-то ваша родная сестра, старшая, решила именно так свести счёты с жизнью, не так ли? Десятилетний мальчуган вернулся из школы и увидел то, что увидел. Никакие оторванные руки-ноги, а также головы, валяющиеся хоть на тротуаре, хоть на проезжей части, по роду деятельности, включая опыт военных действий, Саше не страшны. А вот молодая блондинка в кровавой ванне… Потому ребёнка он и не заметил. И потому и после не хотел более в ванную комнату заходить. Что дало возможность Олегу Плотникову не замеченного Сашей ребёнка в коробку из-под обуви и упаковать. Корсаков хотел, чтобы первым на месте события оказался именно охранник. Леонид Николаевич, что правда, не предполагал, что новорождённый будет отдыхать на полу, а не утонет в ванне. Но в любом случае – о таковой травме психики в анамнезе своего охранника был осведомлён и отдавал себе отчёт в том, что в помещении, где мёртвая дева плавает в красной воде, более пары мгновений тот оставаться не сможет. Корсакову надо было, чтобы туда зашёл кто-то, кроме него или Олега. Кто-то, кто, не увидев на самом деле ничего толком, первым скажет: «Ваша дочь мертва», а потом честно и уверенно будет убеждать в этом остальных. Потому что сам в это верит. Жёсткому Корсакову и смазливой размазне Плотникову останется только подтверждать объективное незаинтересованное опознание.
–Я ничего не понимаю, – хрипло сказала Алёна Дмитриевна, – Корсаков что, убил собственную дочь? Она же вроде сама умерла. Он знал, что она собирается рожать с духовной акушеркой или совсем одна? Пришёл, увидел и не воспрепятствовал, не оказал помощь?..
–Терпение, Алёна Дмитриевна. Терпение… Первоначальные мои версии тоже никак не хотели укладываться у меня в голове. Если позволите, то сделаю краткий экскурс в одну очень прикладную деталь танатологии, – Северный оглядел присутствующих. – Спрашиваю в основном у господина следователя, потому что он об этом знает, но Семёна Петровича и Алёну Дмитриевну мне надо просветить.
Следователь махнул рукой, мол, мели, Емеля…
–Так вот, дорогие мои Семён Петрович и Алёна Дмитриевна, вы оба много раз наблюдали в кино процедуру опознания трупа. Безутешный кто-то приходит в морг, служитель на мгновение срывает покров с лица покойного, безутешный кто-то тут же заходится в безудержном всхлипе и, прижимая платочек к глазам или зажимая платочком нос, тут же трусит головой, мол, да-да-да! В жизни всё несколько иначе. Семён Петрович дел с трупами, слава богу, не имел вообще. Алёна Дмитриевна, насколько мне известно, как минимум с одним трупом дело имела. И скажите мне, госпожа Соловецкая, насколько труп в морге был похож на живую женщину, которая хоть и поступила к вам без сознания, но всё-таки ещё была жива?
–Ну-у-у… – протянула Алёна, раздумывая. – Мне сложно судить. Я просто знала, что женщина, поступившая с геморрагическим шоком, и труп женщины на секционном столе – как бы это сказать? – идентичны. Я не думала, насколько живая пациентка и труп похожи. Меня на тот момент, честно говоря, больше интересовали результаты вскрытия. Потому что, если бы септических тромбов не оказалось, то…
–Спасибо, Алёна Дмитриевна. Вы сказали правильно: «Я просто знала, что женщина поступившая и женщина на секционном столе – это одна и та же женщина». Как просто менты и просто судмедэксперты знали, что труп женщины в ванне – это труп Анастасии Леонидовны Корсаковой. Её опознали отец и муж, и даже охранник не был против того, что это труп именно Анастасии Леонидовны. Какие ещё нужны свидетельства? Кто запросит большего, чем когда и отец, и муж, и даже незаинтересованный охранник опознали? Саша даже ещё раз смотрел на неё, в гробу, пристально и внимательно – такое было моё задание. И честно мне признался, что он не может наверняка сказать. И был прав. Потому что трупы совсем не похожи на живых людей. И два трупа блондинок одного возраста, одного роста, примерно одинаковых черт лица будут схожи куда больше, чем были схожи живые блондинки. И всё бы так сошло, если бы я в ту субботу не сказал про ДНК, а Корсаков так не напрягся. Я сказал, если честно, на всякий случай. Необходимости в генетических исследованиях не было никакой. Очевидное дело. Но я сказал про ДНК – и Корсаков улетел в Лондон, а Олег и вовсе исчез. Скорее всего, он в том же Лондоне, если уже не в Америке. Причём в Южной.
–Чёрт тебя побери, Северный! Ты скажешь, наконец, в чём дело?! – Алёна Дмитриевна начинала выходить из себя.
–Блондинки! – вскочил с места Сеня и забегал по комнате туда-сюда. – Чёрт, блондинки!!! Я думал, что блондинки на той фотке – сёстры. Что, у Насти Корсаковой была сестра? И её отец убил Настину сестру?
–Сеня! Не неси чушь! Сядь. А ещё лучше налей всем по чуть-чуть, а потом сядь – и не неси чушь.
–У меня нет виски. Только водка и коньяк.
–Коньяк сойдёт, – сказал следователь.
–Мне водки, если можно, – попросил охранник Саша.
–И своей подруге Алёне Дмитриевне тоже можешь налить водки, а не то она меня сейчас съест, – ухмыльнулся Всеволод Алексеевич. – Алёна, я неумолимо двигаюсь к финалу! Скоро ты всё узнаешь.
Соколов всем налил и сел.
–Ты бы пошёл проверил, что там в спальне.
–А, уже всё равно!
–Я про детей. Что-то подозрительно тихо.
–Это для тебя тихо, – проворчал Сеня Северному, – а я слышу каждый их звук. Так что всё у них в порядке, в отличие от спальни. Рассказывай уже давай!