Естественное убийство. Невиновные

Соломатина Татьяна Юрьевна

–В смысле, плаценту за щеку? Кому за щеку? – удивился Северный.

–Родильнице!

–Зачем это?!

–Знаешь, Сева, что в животном мире млекопитающие плаценты съедают? Так вот нынешние «естественники» тоже уже до этого дошли. Будет время и желание, набери в Интернете «рецепты приготовления плаценты» – ты сильно удивишься. Не скажу, что ты будешь шокирован, но удивление я гарантирую. Ну так среди них ещё и сыроеды встречаются. Термическая обработка, понимаешь, гормон убивает.

–При чём здесь животный мир? Млекопитающие ещё и дерьмо за своими щенками подъедают. Так что теперь?..

–Ну, может, особо просветлённые уже и подъедают. Раз уж никаких памперсов.

Алёна Дмитриевна вскочила, поставила стакан на журнальный столик, затушила бычок и, прикрыв глаза и протянув руки к Всеволоду Алексеевичу и Семёну Петровичу, торжественно-утробным голосом провещала:

–О-у-у-у-м! Роды – это мощнейший энергетический процесс, о-у-у-ум! Сёстры, активизируйте чакры и усиливайте свечение ауры! Как только аура сильно посинеет, вплоть до фиолетового оттенка, знайте – это открывается духовный родовой канал! Любые неоправданные вмешательства врачей и чуждое вам место – родзал – растрачивают вашу драгоценную энергию, необходимую вашему ребёнку, о-у-у-м! Энергоструктура «мать и дитя» разрушается от любого воздействия извне, и только у нас вы обретёте прямую связь с Вселенской Матерью. «Благорожана» – универсальная концентрированная иньская энергия – поможет вам. Она и только она!.. Тьфу! – Алёна Дмитриевна снова шлёпнулась на пол, взяла с журнального столика стакан и прикурила новую сигарету.

–О! Откуда ты знаешь? Примерно то же нам всем несла тётка, которую вывела к собравшимся та, с пятном на лбу, – Сеня аж подпрыгнул на месте.

–Я же всё-таки акушер-гинеколог, – усмехнулась Соловецкая. – И с благорожановскими клиентками дело имела, к сожалению. Я вам сразу историю свою расскажу, чтобы не повторяться, потому что ни один из вас её не знает. Всеволод Алексеевич со мной ещё очень мало знаком, нам как-то не до задушевных разговоров было. А ты, Сеня, знаешь только то, что предпочитаешь знать. Ты же тогда решил, что у Алёны крыша поехала – и она какого-то хрена из столицы за сильно сто первый отправилась. И ты, знаешь, где-то прав. Крыша тогда сильно поехала. И надоело! Надоело всё! Что дочь растёт по продлёнкам, дежуркам, кабинетам, коридорам и подругам. Что старею от дежурства к дежурству… Но как-то ещё справлялась. Это ж романтика какая! Распрекрасная мать-одиночка семимильными шагами хирургическую карьеру делает! «Москва слезам не верит», да и только! В тридцать семь – она уже заместитель главврача по акушерству и гинекологии крупной ГКБ [10] на одном из широких московских проспектов! Больница с отдельно стоящим родильным домом – считай, главный врач, а не просто начмед. Мечта! Эдакая доктор Кади, умереть – не встать! То да сё, да пятое-десятое – нормально. Решаемо. А тут как полоса сплошная какая-то – кровотечение за кровотечением. Кровотечение за кровотечением. Перинаталка [11] на перинаталке. И тут привозят… Из женщины кровь льётся, как если бы открыли кран с водой – с нормальным таким напором. Зрелище не для слабонервных. А я как раз собиралась в отпуск. С дочерью куда-то слетать. Не помню уже… Ну а тут поступает эта, после домашних родов. Эритроцитарной массы в больнице недостаточно. Про цельную кровь промолчу. Пока мечешься по станциям переливания, городу, области, по чёрт знает каким сусекам – льёшь всё, что есть жидкого в стерильных флаконах. И кто там уже считает эти соотношения коллоидов, кристаллоидов и эрмассы в такой обстановке? Лишь бы давление удержать! А оно падает до сорока, и вот… – Алёна Дмитриевна замолчала.

10

ГКБ – городская клиническая больница.

11

«Перинаталка» в данном контексте означает «перинатальная смертность». То есть «смерть около родов». Включает антенатальную (до родов), интранатальную (во время родов) и постнатальную (вскоре после родов) смертность.

–И вот остановка, – продолжил Всеволод Алексеевич очень серьёзно и очень тихо, с щемящей нежностью глядя на эту красивую женщину, внезапно ставшую очень взрослой. Не дитя и не злобная баба, а горьким опытом умудрённая сорокалетняя женщина предстала сейчас перед ним.

–Да. Остановка, понимаешь? ОСТАНОВКА! Не где-нибудь, а в акушерско-гинекологическом стационаре. Вы-то, Всеволод Алексеевич, знаете разницу между ответственностью врача за смерть хирургическую и смерть материнскую. Потому в последнем случае хоть зомби на выходе – но оживляй! Разумеется, массаж, искусственная вентиляция лёгких, дефибрилляция. Завели! Ура! Подвезли ещё плазмы, подоспели доноры, влили кровь, давление держится, но симпатомиметики [12] вводятся с большой скоростью. Мочи всё меньше… И, наконец, анурия. Родильница в коме. В глубокой коме.

12

Симпатомиметики – лекарственные средства, способствующие проведению нервных импульсов в адренергических синапсах.

–Пиздец! – вымолвил притихший Сеня.

–Ага, Семён Петрович, это он. Когда натрий в крови сто шестьдесят миллимоль на литр, ну и креатинин, мочевина, калий – соответственно, всё равно ты ничего не помнишь, ты ж бизнесмен, – это, Сеня, он! Что делаем? Срочно свистать наверх искусственную почку. Умоляю провести гемодиализ, мотивируя тем, что за материнскую смерть не только моя голова полетит, но и главврача, и так далее. На коленях буквально ползаю, минет «пурпурная дымка» по пятницам в течение десяти лет клятвенно обещаю. Но на «остром» диализе – у нас в больнице аппарат давно поломан. А «хронический» – своими страдальцами забит. И заведующий отделением гемодиализа не готов их под свою ответственность прямиком в морг перевести даже ради несравненной госпожи Соловецкой. И тут вступают трубы… Слышите?

Алёна Дмитриевна показала в тёмное небо за окном лоджии. Мужчины внимательно посмотрели туда.

–Нет, вы не слышите. Потому что через унижения, скандалы, угрозы и жалобы я выбиваю пусть не гемодиализ, но гемофильтрацию. И – спасибо, господи! – за несколько процедур мы выводим пациентку из комы. Ждём… Если не случится сепсиса, то она выживет. С головой, может, не очень будет дружить после такого, но, видимо, и прежде не очень дружила, раз дома рожала. Если не случится сепсиса – она выживет! Если не случится сепсиса – она выживет!.. Случился сепсис… Родственники гонят на больницу, на меня лично, на дежурного врача, на анестезиолога и даже на заведующего отделением гемодиализа. Гонят на всех, кроме себя. А кругом – как раз показательная шумная травля «убийц в белых халатах». Меня показательно снимают из заместителей главного врача крупной городской клинической больницы с отдельно стоящим в большом парке родильным домом – как не соответствующую занимаемой должности. Это клеймо на всю жизнь – такая формулировка. Показательно лишают высшей категории. И – спасибо богам! – хоть не сажают. Главный врач после демонстративных порицаний тихо, не показательно, пьёт со мной коньяк, жалуясь на жизнь и принося свои извинения, мол, что мог… И я понимаю – ничего и не мог. Я говорю всем «спасибо» и увольняюсь по собственному желанию. Потому как работать простым смертным врачом там, где ты уже немножко запятнал себя администрированием, – это для умных и смиренных. А я – птица сильная. Как та ворона из старого анекдота. Потому я продаю квартиру побольше, покупаю – поменьше. А на разницу приобретаю домик сильно за городом. Тем паче в Ульяновской ЦРБ вакантное место. И в начмеды туда меня берут и с первой квалификационной категорией. Впрочем, больница дышит на ладан, и её скоро закроют. Годовой бюджет всего ульяновского здравоохранения такой же, как стоимость моего… – Алёна Дмитриевна запнулась, – моего велосипеда… Ну вот, теперь вы оба всё знаете. Ничего такого необыкновенного. Я даже рада. Американцы – те вообще справедливо полагают, что раз во сколько-то там лет жизнь надо кардинально менять.

Мужчины молчали. У Всеволода Алексеевича в голове роились вопросы. Семён Петрович, как парень впечатлительный, был и вовсе придавлен. Пока он был сегодня там, где эти – с точками на лбу, и та, позже подошедшая, харизматичная вполне себе тётка, несшая не такие уж страшные, местами – забавные, а иногда – так и вовсе разумные, вроде, вещи, – ему все эти домашние роды не казались такими ужасными. И даже то, что чья-то дочка была обнаружена мужем и отцом в собственной ванне мёртвой – тоже не казалось так ужасно. А вот в кратком изложении бывшей одногруппницы, в которую когда-то был пылко влюблён, и пил с нею кофе, и дурацкие шуточки шутил, и вообще много чем и сильно привязан – все эти: «Остановка!.. Завели!.. В глубокой коме… Случился сепсис…» – приобретали зловещий личностный смысл. Сеня представил себе – иногда живое воображение скорее недостаток, чем достоинство, – как из его драгоценной Леськи, матери его четверых детей, хлещет кровь, и диаметр вытекающей струи ограничен только диаметром родовых путей и работоспособностью – пока ещё! – сердца. Ему стало жутко. Алёну, мечущуюся между родильным домом и главным корпусом ГКБ, он себе тоже очень живо представил. Ругающуюся с заведующим отделением гемодиализа, звонящую на станции переливания, главному врачу, объясняющуюся с родственниками… Вообразил себе Соколов дорогих ему женщин и очень любимых своих детей. И стало Семёну Петровичу не по себе. Это когда оно где-то там, с кем-то там, в кино-книжках, в газетах и по телевизору или у едва знакомых происходит – так это информационный повод. А когда с теми, кто дорог, с теми, кого долго знаешь, с кем крепко связан…

Сеня тряхнул головой.

Всеволод Алексеевич молча отпил из стакана. Он был куда спокойнее своего друга. Не то возраст, не то опыт, не то характер другой. Или же уже воображение стёрлось. Хотя, скорее всего, просто умение владеть собой. Всегда. И о смерти он всё знал. А может, и не было Северному никакого дела до судеб регрессивной части уже, считай, безразмерного по сегодняшним меркам человечества? И в голове у него катался туда-сюда ком вопросов, касающихся вовсе не смерти Насти Корсаковой и не неестественных в своей чересчур нарочитой «естественности» идей, а только и только Алёны Дмитриевны Соловецкой. Где муж? От кого дочь? Где, кстати, дочь? И почему она, такая болтушка, ничего действительно важного ему за целый день, проведённый вместе, так и не поведала? Даже о профессиональном её анамнезе он маленький кусочек узнаёт, уже когда она в его трусах и его майке сидит на его же лоджии. И почему он так хочет, чтобы всё это называлось «наше»?

–Что пригорюнились, мужички?! – Алёна Дмитриевна присвистнула, и взгляд её из печального стал лукавым. – Эй! Вы тут что-то сильно весёлое рассказывали.

–Да уж, – пробормотал Сеня. – Весёлое…

–Да ладно тебе! – Алёна хлопнула его по колену. – Давай, валяй дальше. У тебя отлично получается. Я всегда говорила, что ты – отменный рассказчик.

–Правда? – просиял Семён Петрович, и все зловещие видения тут же выветрились из его буйной головы.

–Правда-правда! Что дальше-то было?

–Ну, после общего собрания, где внимающей публике сообщили, что… – Семён Петрович достал из кармана помятый блокнот и, отставив стакан, зачитал: – «Естественный подход помогает установить крепчайшую эмоциональную связь с ребёнком; использование слинга помогает женщине вести активную и разнообразную жизнь…» Фуф! – оторвался Сеня от чтения. – Вот тут я бы поспорил. Насчёт активной и разнообразной жизни. Мне Георгину хватило сегодня потаскать. Не знаю уж, на сколько я похудел, но разнообразить свои передвижения, когда на тебе висит ребёнок, – это они гонят.