Естественное убийство. Невиновные
Шрифт:
–Ах ты скотина!
–Шучу-шучу. Помогло. Мне пассаж про одиночество понравился. Это действительно многое объясняет. Не в конкретном деле, а вообще.
–А мне одиночество нравится. Сидишь себе нечесаная, ни о ком не думаешь, ни на кого впечатления не надо производить, ни под кого подстраиваться не нужно… Красота! Мне с собой не скучно. Чего его бояться, одиночества-то?
–Люди, как правило, сами не понимают, чего боятся. Просто привычка. То ли «триумфальное шествие» советской власти надо за это благодарить, то ли, копай глубже: неизбежную кару за грехи. А для меня всё равно главный грех – тупость. Подумаешь, гордыня. Подумаешь, лестницу до неба захотел построить. Чего в этом плохого-то? Богам не по душе, что им кто-то в пятки лбом тыкается? Или всё же больше не по душе церковникам, что кто-то может на монополию посягнуть? Власть – она
–Ну, это потому, что я много двигалась ночью и быстро гнала накануне, вот антидиуретический гормон и не справился. Но ничего-ничего, ещё через недельку, в самый, так сказать, канун отторжения эндометрия, я непременно буду похожа на водяной матрас и буду отсиживаться у себя в избушке, обложившись книжками, конфетами, анальгетиками под своего любимчика Хью Лори. И никто не помешает мне любить Хауса M.D. воплями: «А не выпить ли нам чаю?!» – подразумевая, естественно, что я должна встать и сделать этот грёбаный чай.
–Я бы непременно сварил тебе кофе и обязательно принёс в постель. И мы бы вместе смотрели «Доктора Хауса». Я тоже люблю хорошо продуманные постановки. Для моего мозга – это способ отдохнуть. Успокаиваешься впечатлением, что кто-то думает за тебя. Отдаёшь себе, конечно, в этом отчёт, но и отвлечься успеваешь.
–Ну, ношение кофе в постель имело бы место только первые пару циклов, дорогой Всеволод Алексеевич. Такова селяви, и не убеждай меня в обратном. Я сама никогда замужем не была, но я же не слепая, не глухая и к тому же – акушер-гинеколог. Так что опыт наблюдений за чужими женскими жизнями у меня колоссальный. И через пару-тройку лун ты, дорогой мой Северный, как и все другие, даже самые лучшие из лучших, мужчины, кофе мне не только носить в постель, но даже варить бы перестал. Ничего ужасного в этом нет, я же не инвалид и сама могу. Но скажи, зачем мне, не инвалиду, в доме тот, кто через пару-тройку лун привыкает ко мне настолько, что кроме как: «А не выпить ли нам чаю?!» или: «А не пожрать бы нам чего?» – и всё в таком духе, – уже ни на что и не способен? И только не говори мне сейчас про пресловутый стакан воды, который подать будет некому! Не то я тебе расскажу не менее бородатый анекдот про «что-то пить совсем не хочется!». Если я буду настолько беспомощной, что стакан воды сама себе поднести не смогу, – значит, настало самое время умирать. Разве не так? – поддела она Северного. – И всё вы, Севушка, врёте. Все вы, мужчины, в этом месте врёте про «мне всё равно, как ты выглядишь!». Очень вам не всё равно. Сиди тем субботним вечером недельной давности на кухне у нашего рационального безумца Сени Соколова не я, а, скажем, хорошая женщина сорока лет, чуть рыхловатая, чуть полноватая, чуть не так сиятельная из-за другой, не овуляторной, фазы цикла, не в брендовых джинсах цвета кофе с молоком и не с сапфирами в ушах, а в обыкновенном сарафане no name и с милыми фенечками на пухлых коротких пальчиках, сиди там самая обыкновенная хорошая, душевная, умная и образованная женщина, готовая за тебя душу продать и нести тебе чай прямо в окоп в любое время дня и ночи, то где бы ты был нынешним субботним утром, Северный? Тут же и был бы. На своей софе, со своим виски, в объятиях Гоголя. Не взвизгнул бы ты при виде нашей с тобой самой обыкновенной – в хорошем смысле этого слова – современницы: «Какая красивая!» И не потащил бы ты её к своей разлюбезной Рите Бензопиле, потому что твоя матушка способна оценить экстравагантность красоты и простить ей язвительность и фарс, но не способна, как и ты сам, оценить красоту самой обыкновенной милой женщины. Так что не ври мне больше про «мне всё равно». Не всё равно тебе. Ни одному мужику не всё равно.
–Ну ты, Алёна, прям… «Трагедия маленькой женщины в…» В чём там её трагедия?
–Трагедия любой маленькой женщины в том, чтобы быть хозяйкой большого дома, – подхихикнула Алёна Дмитриевна. – Это ещё Джек Лондон всё популярно расписал.
–Ладно, я больше не буду врать тебе про всё равно. Мне приятно, что ты красивая.
–Вот так-то лучше. И вообще, хорош уже болтать! А то «в койку, в койку…», а сам…
Глава семнадцатая
Вечером в Сениной квартире, больше похожей на просторный сарай, заставленный роскошной, но сильно
Всеволод Алексеевич и Алёна Дмитриевна прибыли раньше остальных, и Семён Петрович, раздираемый зудом гостеприимства, пытался чуть не насильно угостить друзей собственноручно сварганенным ужином. Алёна Дмитриевна, заглянув в казан и брезгливо сморщив нос, процитировала:
–Видно, что повар руководствовался более каким-то вдохновением и клал первое, что попадалось под руку: стоял ли возле него перец – он сыпал перец, капуста ли попалась – совал капусту, пичкал молоко, ветчину, горох, – словом, катай-валяй, было бы горячо, а вкус какой-нибудь, верно, выдет.
–Ничего я туда не пичкал! – обиженно огрызнулся Соколов. – Я старался! Это – минестроне!
–Пичкал не ты, а повар Ноздрёва, неуч! – строго сказал ему Северный. – Минестроне, Сеня, – это суп. А мине страшно смотреть на эту плотно спрессованную массу топором порубленных овощей!
–Сами вы неучи! Я, между прочим, за эту неделю совсем веру в человечество потерял, а вы… Кстати, помогли тебе те фотографии, что я тебе послал? А то, что гуру меня познакомила с бабой, типа сильно духовной акушеркой, которая собралась отрабатывать грехи моего рода, чтобы внутриутробно не передались, а если не удастся отработать грехи, то…
–Тсс! Терпение, мой друг, терпение! Дождёмся всех. К тому же я хочу пустить пыль в глаза Алёне Дмитриевне своим блестящим умом, сверкающей интуицией и высокоочищенной логикой!.. Сеня, а где детки? Что-то никто не кидается мне под ноги, не бодает в мочевой пузырь и не спешит нагадить на замечательную юбку Алёны Дмитриевны?
–Так я их, типа, запер в спальне, как ты и приказал. А Георгина дрыхнет в детской. Я её отваром пустырника напоил. Кстати, в «Благорожане» одобряют пустырник! – горделиво подбоченился Сеня.
–Ну, не корень солодки, не цикуту, не кровохлёбку – и то слава богу! – вставила Алёна.
–Кровохлёбка? Ой, что-то я там такое слышал… Я же тебе вроде писал и говорил, Сев, помнишь? – Сеня с изяществом бегемота унёсся, через пару секунд вернулся с блокнотом и начал его лихорадочно листать.
–Не ищи. Я же всё-таки акушер-гинеколог, хотя и совершенно бездуховный. Кровохлёбка, она же – чернобыльник – это такая трава, которую ещё наши прабабки запаривали, если менструальное кровотечение вовремя не приходило, а приплод не был желанен. Пару стаканов такого настоя, баня, луг выкосить – и, может быть, «сорвётся». Коварная трава. В малых дозах – регулирует цикл. В больших – вызывает маточное кровотечение.
–Подумаешь, какая-то трава! – хмыкнул Сеня.
–Мак – тоже «какая-то» трава, а из него опиаты добывают.
–Семён Петрович, – перебил однокашников Северный. – Я не понимаю. Даже если ты запер троих малолетних негодяев в вашей спальне, как тебе и было велено, то отчего они не ломятся оттуда, как умалишённые, обдирая когти об косяк?
–Так я же им, типа, кинул кусок мяса, как тиграм в клетку, – тут же забыл о кровохлёбке Сеня. – Купил звездатую железную дорогу Дарию, зашибенскую кукольную хазу в два этажа с гаражом, машиной и мебелью Даше, а Жорычу, типа, крутой батут. Часа два-три на уничтожение всего этого им всё-таки потребуется, так что некоторое время они не будут рваться на волю. К тому же я им там поставил горшок для Жорыча, а для всех – ящик запрещённой Леськой кока-колы в банках, резиново-мармеладного говна мешок и дерьмовых киндеров три ведра. Дарий самопровозгласил себя барменом – так что это надолго!
–Да-а-а… – протянула Алёна Дмитриевна. – Конец спальне. То-то Леська обрадуется!
–Так я ей как раз обещал к возвращению там ремонт сделать. Вот завтра и начну! – радостно заржал Соколов.
Друзья едва успели получить по чашке отвратительного пойла – Соколов не позволил Северному сварить кофе, – как в дверь позвонили. Ей-богу, Всеволод Алексеевич был готов расцеловать явившегося следователя. Следователь, в свою очередь приглашённый к липкому Сениному кухонному столу, выпил чашку залпом, ничуть не поморщившись. И даже не уточнив, что там вообще. Горячее – и ладно. «Для желудка важно – вовремя кипяточку поесть», как сам он и говаривал. А явившемуся вслед за ним бывшему корсаковскому охраннику Саше Алёна Дмитриевна сама предложила, для бодрости духа, так сказать. Саша вежливо отхлебнул и поставил чашку обратно на стол.