Естественное убийство. Невиновные

Соломатина Татьяна Юрьевна

–Соловецкая, вы хотите спросить, помню ли я вас, и ведро с грязной водой, и тот самый вечер, когда из моего кабинета довольно неуклюже вышел один из самых приличных знакомых мне штабистов? Один из самых талантливых, самых лучших штабистов, умеющий продумать-организовать боевую операцию так, чтобы потери были минимальны? Со стороны его людей, а не со стороны противника, разумеется. Да, Соловецкая, – в глазах старого хирурга на мгновение проскочила смешинка, но он закончил нарочито серьёзно: – Признаюсь, я помню вас и ваше ведро с грязной водой. Но вам, милая девушка, не нужно интересоваться подобными экземплярами, как, – доктор наук назвал имя-отчество Баритона, – для женщин они хороши издалека. Очень издалека.

–Спасибо! – пролепетала Алёна, про себя подумав: «Поздно пить боржоми… Ага, без потерь с его стороны. Точно. Зато с приобретением на стороне противника. Да и хрен с ним! Ещё и перед всеми тут позорься. Они тебя принимают за влюблённую дурочку. Думают, что образ неотрывно преследует, ха-ха! Ошибаетесь, профессор, боевая операция давно завершена!»

Завершена, не завершена – а мужчинами Алёна Соловецкая долго не интересовалась. И не пользовалась. Уже только позже, много позже. Когда она выучилась, с трудом вырвала при распределении акушерство и гинекологию, окончила интернатуру и стала с упорством, равным проходимости танка, «делать карьеру», а точнее –

работать, работать и ещё раз работать, – вот тогда её немного отпустило. Точнее – именно тогда она поняла, что мужчин можно использовать. До определённой, конечно, степени. Внутренний цензор, хоть и подверженный достаточному люфту во все стороны, у Алёны Дмитриевны Соловецкой был. Поэтому встречалась она только с теми, кто ей нравился. Но жить под одной крышей с мужчинами тот же внутренний цензор не позволял, хотя пару раз она пыталась. Но – нельзя. Невыносимо. Очень быстро становится скучно. Раздражает. Должно быть кожа к коже, чтобы так хорошо, как тогда было мучительно. Такое твоё-твоё, но только не твоё-твоё со знаком минус, а твоё и только твоё – со знаком плюс. Такого не находилось. Были мужчины приятные. Случались мужчины, приятные во всех отношениях. Благородные рыцари, предлагающие не только меч из ножен достать, но также счёт-фактуру на руку и сердце выписать. И такие, коим хотелось при себе иметь красивую умную самку, – тоже находились. Сто раз могла выйти замуж. Но так и не сподобилась. Мозг всё понимал. Рецепторы не принимали. Хотя секс как таковой Алёна Дмитриевна со временем полюбила – среди рыцарей и не очень находились весьма умелые и опытные ремесленники. То есть тело принимало, но ровно до позволенного физиологией предела. Алёне могло быть по-животному хорошо. Не путать с нечеловечески. А хотелось того необъяснимого чувства, когда объединяется всё. Чувства, одно из мирских названий которого – любовь. Для жизни мужчины и женщины – необходимо и достаточно. Хотя многие – и даже большинство – живут совсем так.

К тому же – дочь. Один непозволительно кривоватый взгляд, крохотный маркер раздражения, неуместное слово в адрес девочки – и очередной мужик пробкой вылетал из жизни Алёны Соловецкой. Хотя она никогда не относилась к этому достойному человеческому существу – своей дочери – как к любимой игрушке и вовсе не была сумасшедшей мамашей. Сколько раз Алёна оставляла её по ночам одну – страшно вспомнить! Работа. Сперва торчишь там, потому что учишься, учишься, учишься… Потом – потому что интересный случай. И ещё более интересный случай. Из простого ординатора становишься старшим ординатором. Из старшего ординатора – заведующей отделением. И тогда уже торчишь на работе, потому что ответственность. Бесконечная круговерть учёбы-труда-интереса-ответственности-учёбы, замкнутая сама на себя. Внутри этого круга – Алёна и дочь. Кто-то третий, если не лишний – встраивается сразу, без «психологических тренингов» и прочих дрессировок. Или не встраивается вообще. Просто жаль времени. Ну и боль… Фантомная боль. Они бывают очень страшными, эти чёртовы фантомные боли. Принято полагать, что детский организм быстрее приспосабливается к ампутации чего бы то ни было, даже части души, но у Алёны отрезанное Баритоном в нежные девятнадцать-двадцать лет никак не желало ни издохнуть окончательно, ни регенерировать. Странно. Обычно юные девочки могут перенести и забыть всё что угодно. Со временем Соловецкая крайне редко вспоминала того чёртового стратега-тактика. Она давным-давно его не любила и не ненавидела. Может, лишь раз в пару лет под добрую порцию спиртного ей приходила в голову мысль, что вот как забавно бывает, очень забавно. У Баритона нет своих, что называется, биологических детей. Те двое – дети жены. Медсестры, с которой он познакомился прямо, так сказать, на поле боя. В буквальном смысле. Как в кино про войну. «Санитарка, звать Тамарка, перевязала сикось-накось, как умею – лишь бы быстро!» – хихикала раз в те самые пару лет хмелеющая Алёна Дмитриевна. Хотя совершенно ничего смешного во всё-таки разысканной ею много позже информации не было. Ну, кроме того, что Баритон, как выяснилось, жил в Железнодорожном, а вовсе не в Москве. С толстой некрасивой медсестрой, старше его на добрый пятак. И с двумя её детьми. Жил по сей день. И понятия не имел, что у красивой, как картинка, Алёны Соловецкой – молодого и очень успешного врача – есть дочь. Слава богу, похожая на маму, как две капли крови для нативных мазков из одного и того же кровяного русла, и ничего общего с Баритоном не имеющая, но всё же именно его сперматозоид запустил в работу Алёнин крепкий набор генов. Да, именно над этим хохотала Алёна Дмитриевна, раз в пару лет набираясь в стельку. Что при её толерантности к спиртному было ох как непросто.

Сакраментальный вопрос любой безотцовщины: «А кто мой папа?» – её умная дочь ей ни разу не задала. Так что про лётчиков-налётчиков ничего выдумывать не пришлось. Впрочем, Алёна такого вопроса не боялась – и возникни он, паче чаяния, рассказала бы дочери правду. Эта девочка заслуживала правды. Алёна как-то приняла такое решение – ни в коем случае не отравлять дочь ложью. В мире столько вранья и грязи, что близкие люди не только «могут позволить себе», но попросту обязаны не лгать друг другу. И ничего общего это её решение с дурацким «лучше горькая, но правда, чем сладкая, но ложь» – и близко не имело.

Никто из более-менее близких друзей (не путать с соучениками, коллегами и подругами) не третировал Алёну вопросом: «Кто отец?» Даже бабушка и мама – спасибо им. Пару раз, в самом начале, разумеется, любопытствовали, но, нарвавшись на железобетонную Алёнину реакцию, – перестали. Умные женщины. Большая редкость. Ну, бабушка – точно умная, а у мамы, как всегда, были свои дела.

Единственным, кто задал Алёне Дмитриевне прямой вопрос об отце её дочери много лет спустя, был… Всеволод Алексеевич Северный. В день их первой совместной прогулки. Уже после… После прогулки и после всего остального. Они говорили друг другу какие-то глупости, и вдруг он спросил про дочь. Алёна что-то такое общее ответила. Северный нежно, якобы шутливо сказал ей, что никто не собирается разрушать её крепкий цельный мирок и даже сразу вот так, с ходу, напрашиваться на чашку чаю, но, может, она разрешит хоть в окошко подсмотреть? Не дурным, а добрым глазом, просто подсмотреть в окошко. Алёна опять отговорилась стандартными фразами: «Умная, здоровая, учится». И Северный, посерьёзнев, залепил ей в лоб:

–Алёна. Ты родила в двадцать лет. Это очень рано. Кто был отцом ребёнка? Ты была замужем за таким же малолеткой?

–Я никогда не была замужем. У моего ребёнка не было отца. Дочь моя зародилась из грязной воды, разлитой из эмалированного ведра, принадлежащего хирургическому отделению госпиталя. Помнишь, у Парацельса была теория, что в куче грязного тряпья самозарождается жизнь? В виде крыс, разносчиков чумы. Но Парацельс был не прав. Не только в куче грязного тряпья и не только в виде крыс. Иногда – из грязной воды, разлитой из эмалированного ведра, принадлежащего хирургическому отделению госпиталя,

самозарождаются прекрасные, умные, здоровенькие девочки. Чего только в природе не бывает! Кстати, не знаю, позабавит ли тебя этот факт, но грязная вода из ведра пролилась под кабинетом твоего отца. Глупая студентка-санитарка Алёна Соловецкая поставила ведро прямо под дверь. И кое-кто разлил грязную воду. Алёна столько раз винила себя за то ведро, поставленное не там и не тогда, но Алёна Дмитриевна, как существо куда более разумное, пришла к выводу, что, не поставь она там и тогда то ведро… То даже страшно становится от мысли, что эта прекрасная, умная, здоровенькая девочка могла бы не самозародиться! Так что вода, – Алёна Дмитриевна весело рассмеялась, – вода – колыбель жизни, Всеволод Алексеевич! Даже если вода грязная. Так что я не понимаю, отчего ты сейчас сидишь с такой торжественно-хмурой миной.

–Я надеюсь, этой грязной водой был не мой отец?

–О боже, нет! Северный, ты идиот! – Алёна Дмитриевна пихнула его в плечо. – Судьба, конечно, иронична, но не до степени злого сарказма. У твоего отца был бархатный баритон, а у кое-кого, разлившего грязную воду из ведра, баритон был стальной. Так что моя дочь – не твоя сестра. Хотя это был бы такой вполне себе сюжет для мыльной оперы в триста сорок серий. Я тебя с твоим отцом окончательно связала только сегодня. Потому что, во-первых, только вчера с тобой познакомилась. Во-вторых – во время дурацкого балагана «знакомство с матушкой», устроенного тобой вчера, увидела кучу его фотографий. Только сегодня в сером веществе щёлкнуло, что тот А.В. Северный отец этому В.А. Северному. К тому же вряд ли такой женщине, как Рита Бензопила, решился бы изменить даже самый смелый мужчина. И вообще, хорош уже собирать анамнез! Твоё дело – осматривать тела, а не опрашивать! – И она закинула на себя руку Всеволода Алексеевича, давая понять, что на сегодня задушевная беседа окончена.

Алёна боялась. Боялась, что ей захочется лечь ему на спину и уже никогда и никуда не вставать. Боялась, что именно то, неназываемое, не сформулированное окончательно ни вербально, ни на уровне ощущений «чувство кожи», именно то, что ей чудится, – ей не чудится. И вообще, это смешно! В сорок лет. Сорок – это не девятнадцать-двадцать. В сорок уже умеешь вовремя захлопнуть дверцу, пока туда не нагадили.

Подумаешь! Просто очередной мужик. Любимый цвет, любимый размер. Нравится. Очень нравится. С ним уютно и комфортно. С ним – «как в детстве». Тпру!!! С тем, с Баритоном, тоже именно так и было. В чём же разница? В том, что у Северного нет жены и детей от жены (или «детей жены» – как угодно)? В том, что вот уже целый день вместе – и не надоел? В том, что он – настоящая кожа, а не кожзам? Ничего подобного, Алёна Дмитриевна! Ничего подобного! Разница лишь в том, что вам скоро сорок, а не едва минуло девятнадцать, как тогда. Так что просто получайте свои скоротечные, но от этого не менее занятные, эмоциональные и физиологические удовольствия. Вот что такое оргазм, если разобраться? Оргазм – кульминация сексуального возбуждения. Мощный сброс сексуального напряжения, накопившегося во время сексуальной стимуляции. Или не стимуляции, а наоборот – полного отсутствия таковой в течение долгого времени. Тут уж кому как не повезёт. Оргазм этот пресловутый воздействует чаще всего на гениталии, ну а кому подфартит – то ещё и на другие органы и системы. Женщинам вообще с оргазмом больше потрафило, чем мужчинам. Во всяком случае, женщинам, хоть раз его испытавшим. Дальше – тело само разберётся. А везёт тем, которым повезло, вот почему: женский оргазм интенсивнее мужского, длиться может до пятнадцати секунд. Начинается оргазм с волны ритмических сокращений нижней трети влагалища, и первые сокращения происходят примерно с такой же частотой, с какой пенис извергает сперму, – типа плюс-минус 0,8 секунды. Три волны – и вот тебе их пресловутые три секунды, явно округлённые в сторону преувеличения, как им, мужчинам, вообще свойственно. У женщин же – у тех, которым повезло, – после первых сокращений наступают последующие, и интервал между ними значительно увеличивается. И сокращения эти распространяются по всей длине влагалища до матки. Мышцы таза и промежности, а также сфинктеры мочевого пузыря и прямой кишки тоже сокращаются. Женщины, в отличие от мужских трёх-четырёх дёрганий по жалкие 0,8, сладостные эти сокращения испытывают от пяти до тех самых пятнадцати. Каждое – по полноценной секунде! У женщин даже мышцы спины и ступней могут испытывать непроизвольные сокращения – именно от этого так сексуально изгибается спина, трогательно поджимаются пальцы ног, а тот мужчина, что рядом, – сходит с ума от чувства собственной значимости. Пульс может возрастать до ста восьмидесяти ударов в минуту (при норме в шестьдесят-семьдесят), частота дыхания – до сорока (при норме в двенадцать-четырнадцать). Артериальное давление повышается, зрачки – расширяются. Если женщина очень сексуально возбудимая, то может до коллапса дое… дойти, да. То есть потерять сознание. «Упасть в обморок». Когда уже лежишь – не упадёшь. А такие правильные знания о природе твоего сиюминутного «хорошо» позволяют забыть о «чувстве кожи». Ничего личного, Алёна Дмитриевна! Чистая физиология. В том числе – физиология расслабления. Где там ваш рефрактерный период, госпожа Соловецкая? Ах да… Госпожа Соловецкая способна к мультиоргазмам. Кажется, Северный догадался. Ну да, он взрослый мальчик.

Главное – физиология, ирония и память о том, что самые лучшие из мужчин именно в рефрактерный период больно бьют под дых.

Плавали, знаем, спасибо. Никаких лишних вопросов. На остальные – отшучиваться. Дочь из ведра. Домик в деревне. Велосипед. Ульяновская ЦРБ.

Велосипед, кстати, был. Даже два. Её и дочери. Алёна каждое утро проезжала по двадцать километров. Как будто к Тур-де-Франс готовилась, ей богу. На самом деле такая нагрузка позволяла оставаться в отличной физической форме. Дочь составляла маме компанию лишь изредка, в выходные, когда приезжала к ней из Москвы. Не каждые. Каждые выходные было сложно. Иногда Алёна Дмитриевна – вот как раз в ту субботу, когда они с Северным и познакомились, – приезжала к дочери сама. К дочери и по делам.

На работу свою нынешнюю, в Ульяновку, Алёна Дмитриевна Соловецкая, что правда, ездила на «Вранглере». Мужчина, с которым они пять лет встречались, под занавес сделал красивый жест – подарил новый джип. Джипик. Ну, как сказать, «под занавес»? Он надеялся таким подарком Алёну Дмитриевну возвратить. Нашим же бабам много не надо. И не такая уж безумная цена вопроса, прямо скажем – вполне вменяемая для нормального мужчины. А для того «пятилетнего» «чтобы был» – так и вовсе смехотворная. Но не для врача. Алёне Дмитриевне нравились, ох как нравились джипы. Именно такие – чтобы трясло, чтобы почки норовили провалиться в малый таз и чтобы подкидывало, но вывозило. Всё лучше, чем медленно и плавно напрочь застрять в болоте. Но Северному совершенно не обязательно знать, что у неё джипик «Вранглер». Во-первых – этот джипик не из ведра с грязной водой, а от мужчины, приятного во всех отношениях. Во-вторых – у Северного у самого «Дефендер». Это хоть стой, хоть падай от смеха. «Дефендер» и «Вранглер». Северный и Соловецкая. Всеволод Алексеевич и Алёна Дмитриевна. Сева и Алёна… Тьфу! Нельзя! Ещё пять минут – и всё!