Естественный отбор
Шрифт:
Это был звездный час ясновельможного пана. За один день он стал знаменит не только на всю страну, но и на весь мир. Он даже получил от какого-то солидного зарубежного издательства предложение написать книгу воспоминаний о Серафиме Мучнике и о своей дружбе с ним. Сначала «ясновельможный» этого предложения испугался до колик в животе, но, пересчитав аванс в «зеленых», милостиво снизошел до заключения контракта с издательством.
На похоронах Симы пан Нидковский поддерживал под локоток прилетевшего из Хайфы убитого горем Мучника-старшего на правах лучшего друга его покойного сына и его биографа.
ГЛАВА 46
Коробов известие из Москвы об убийстве своего зятя воспринял с недоумением. По ювелирности исполнения преступления он сразу понял, что это работа Стецюка. Но зачем надо было убивать Симу Мучника, решительно не понимал. Прояснить это мог Походин, но тот после гибели сына-бандита как сквозь землю провалился. То же самое можно сказать и о внучке Нике.
— Начальника оперативного отдела службы безопасности ко мне! — раздраженно бросил Коробов в телефонную трубку.
Через несколько минут в кабинет протиснулся горбатый человечек с испитым, сморщенным личиком. Когда-то этот горбун был удачливым резидентом советской разведки в государствах Центральной Африки, но подхватил там какую-то загадочную болезнь, перекрутившую все его тело.
— Мучника в Москве ликвидировал Стецюк? — смерил его хмурым взглядом Коробов.
— По приказу генерала Походина, — стушевался от его тона человечек. — Нами получена шифровка от полковника Чугуева.
— Что еще в шифровке?
— Информация, что интересующий вас летчик Кобидзе сгорел на даче Походина. Вернее, сгорел его труп… Это подтверждают люди «Феникса» из правоохранительных органов России. Грешок сжигал Фармазон, грешок! — засмеялся, как прокаркал, горбун.
— Что еще они подтверждают?
Человечек птичьими прыжками пересек кабинет и наклонился к лицу Коробова:
— В Шереметьеве при попытке захвата кто-то самоликвидировался… Милиции к трупу подойти не дали. И захватом руководил он — с-с-сам…
— Сам? — упер в человечка сумрачный взгляд Коробов.
— Инквизитор, — проскрипел тот. — А самоликвидатор, похоже, наш Стецюк.
— Уверен?
— На захват кого попроще Инквизитор не поехал бы…
— Где моя внучка, дармоеды? — грохнул кулаком по столу Коробов, резко сменив тему. — Разжирели на моих харчах! Не хотите мышей здесь ловить — ловите в голодной России!..
У начальника оперативного отдела от его крика еще больше сморщилось личико и даже горб увеличился.
— Ищем, но все мимо, босс! — проскрипел он. — Спрятал Скиф ее и свою пассию…
— Где, горбатый?.. Где? Зачем?..
— Видно, в Сербию переправил, — развел руками тот. — А зачем?.. Чтобы вам не отдавать, босс. Понимает, что назад ее не получит.
— Иди. Хотя стой… На даче у Походина точно Кобидзе сгорел?
— Источник информации супернадежный! — обиженно проскрипел горбун. — Тот же источник подтвердил, что Кобидзе перед катастрофой был в ангаре вашей дочери.
— Был? — даже привстал с места Коробов. — Не врал кремлевский хлюст?..
— Не врал…
— Где Фармазон, выяснили?
— Московские бандиты дали наколку на Венгрию…
— И плешивый еще жив! — опять грохнул кулаком Коробов. — Указивку, как в совдеповские времена, ждете?
— Босс, убрать — пусть и бывшего — генерала КГБ без суда Чрезвычайного Трибунала? Люди «Феникса» нас не поймут.
— Учить меня? — вскипел Коробов. — Хотя… Хотя, может, ты и прав… Что с разработкой операции по срыву транша для России?
— По операции «Аист» согласовывали последние детали с балканскими партнерами.
— Можно запускать?
— Можно, босс.
— Иди. Но учти, за операцию «Аист» головой отвечаешь. Горбун сморщился, будто приготовился заплакать, и, прыгая по-птичьи, исчез за дверью кабинета.
Похоронив сына на сельском кладбище в двадцати километрах от Житомира, Походин вот уже две недели уединенно жил в тихом гостиничном комплексе на озере Балатон. Это заведение приобрел через подставное лицо его знакомый — один московский авторитет, подозреваемый на Родине в серии заказных убийств и третий год находящийся в общероссийском розыске. Браток и его семья, видя плачевное состояние постояльца, не особо донимали его расспросами и русским разгульным хлебосольством.
Время теперь остановилось для Походина. За эти две недели он изменился внешне так, что знакомые скорее всего не узнали бы в этом дряхлом старце былого респектабельного щеголя, завсегдатая модных московских тусовок: совсем обвисшие щеки, заросшие седой щетиной, фиолетовые провалы вокруг слезящихся, тусклых глаз, обтянутый сморщенной кожей череп с редкими кустиками белого пуха, согбенная, будто от непосильной ноши, спина.
С раннего утра Походин уходил на набережную, садился там на скамейку и с застывшим взглядом сидел не шелохнувшись до позднего вечера. Время от времени он доставал из кармана сделанную «Полароидом» фотографию и подслеповато всматривался сквозь слезы в холмик свежей черной земли среди покосившихся православных крестов под голыми зимними березами.
«Как же холодно там сейчас лежать моему мальчику!» — мучила его каждый раз навязчивая мысль, и слезы еще обильнее заливали его небритые щеки.
В его памяти возникали какие-то растрепанные картины из прошлого, и были они связаны почему-то только с детством сына. Вот Тото делает свой первый шаг по земле, вот он в детском садике скачет на деревянной лошадке, вот, взявшись за руку отца, гордо идет в свой первый класс…
А на девять поминальных дней по сыну попросил он крутого братка свозить его в Будапешт, в православный храм. Там Походин купил свечей столько, сколько смог зажать в ладони. К удивлению наблюдавшего за ним авторитета, все эти свечи он поставил исключительно за упокой чьих-то душ.