На праздники к нам собирались гости –дядья и тетки – бабы, мужики…Сентябрь сыпал листья щедрой горстьюи паутинок расставлял силки.Кто пел, кто плакал, кто в углу балакал,кто вспоминал веселье старины…Отец срывал со стенки балалайку, –и три струны, – как тридцать три струны!И дядя Коля начинал от печкивприсядку развеселый дробный пляс, –и сыпались как семечки словечкии озорные искорки из глаз.И гнулись коромыслом половицы,пыхтел коротконогий самовар,плясали чашки в блюдцах – и по лицамперебегал веселия пожар.А дядя Ваня как идейный рыцарь –партийный и серьезный – за столомсидел напротив всех передовицейс торчащим из карманчика стилом.Он говорил карающе-суровоо бдительности, о врагах извне,о пятилетке и о сжатых сроках,о фракционной пагубной
возне…Я слушал, обожженный мыслью страннойи резкой, как внезапный поворот:вокруг меня – рабочие, крестьяне,вокруг меня не гости, а народ!Я видел их морщины и мозоливсех прожитых и предстоящих лет,во взглядах – неотступен и назойлив –все той же доли отражался свет.Такой нагрузкою нечеловечьейэпоха их старалась придавить,что только в пляске расправляли плечи,чтоб завтра снова груз на них взвалить.1982
«Я прыгаю с кочки на кочку…»
Я прыгаю с кочки на кочкув глухом и продрогшем лесу.Березы в пуховых платочках –слезинки звенят на весу.Мне странно, чудн'o, непонятно:недавно совсем этот лесразгульно, светло и набатнонаполнен был музыкой весь.На сече, полянах и в чащах,где нынче в сугробах увяз,встречал хлебосольною чашейсвоих не скудеющих яств.Вчера еще был он могучий,веселый и радостный был,распарывал кронами тучии жарко туманом клубил.Ни смерча, ни тьмы не боялся,грозы не пугал его зык,качался, плясал, и смеялся,и молнию брал за язык.И каждой полянкой лучился,и каждой речушкой светлел!..Чего же с ним нынче случилось,как с воином, сникшим в седле?Что сделать, мой лес, мой кормилец,души моей храм и алтарь,чтоб кроны твои распрямилисьи радуги встали врата?Чтоб листьями вспыхнули ветви,смахнув холодов маету,и сдули весенние ветрыс лица твоего немоту?1979
«На стволах еще зимняя ожеледь…»
На стволах еще зимняя ожеледь.Набухают капелью сучки.Но деревья проснулись и ожили –прорезаются почек зрачки.Гусли-кроны запели под пальцамиветра южного в вышине.И колючки, под снегом напарившись,ель отряхивает, как шинель.Я пальто надоевшее сбрасываюна поваленный ствол сгоряча.Что такое ты, жизнь? – тихо спрашиваю.И ответ слышу в смехе ручья.1981
«Как рано птицы просыпаются…»
Как рано птицы просыпаются!Еще в чащобах темнота,а над землей уже взвиваютсязаливистые тенора!..Над властью ночи затянувшейсяони поют легко и всласть.И славят власть зари проснувшейся –одну-единственную власть!1981
«Читаю – как книги, читаю…»
«Есть лица…»
Николай Заболоцкий
Читаю – как книги, читаю,открыто и между строк,я встречные лица – листаюлюдской ежедневный поток.Есть лица, лишенные лоска,но в них – родников чистота.Есть лица – они, как из воска:в бесцветных глазах пустота.Есть лица – повсюду зачем-тонесут, словно груз на плечах,таинственного значеньяи предназначенья печать.Но вижу все реже я лица,чтоб слезы, как сок по коре,могли по морщинам пролитьсяи состраданьем гореть.1980
Дуэль
Когда поэту отмеряет жизньпоследние шаги, сознанье точитне страх, а мысль, что не успел сложитькаких-то самых главных своих строчек.Когда он поднимает дулом вверхсвой пистолет, дуэль считая вздором,он верит, что его короткий векне оборвется на последнем вздохе.О Лермонтов,тот роковой барьер,как речки горной высохшее русло,остался навсегда между бровейглубокой складкой у поэтов русских!Как одноглазый богатырь, Машукзеленым оком мутного Провалаповел – и убедился, что ношуи я в своих глазах тот миг кровавый.Поверил мне, что разговор начнусегодня неспроста о дне вчерашнем –и сверху одобрительно качнул,как шлемом, острым шпилем телебашни.Поэт, простите эту дерзость – всталя на поляне, чтоб хоть на секундупочувствовать тот миг, когда хлесталкрупнокалиберно свинец секущий.Слежу за амбразурой вражьих глаз,сужается зрачок стального дула…И в голове не страх, а только дума:не растерявшись, встретить смертный час.От яда пуль, от яда языковне задохнулась русская поэзия,и расстоянье в двадцать пять шаговпоэты проходили – как по лезвию.Любовь и ненависть разъединитья не могу в самом себе сегодня,их только вместе я могу носить,как верующий носит крест господний.Стою на перекрестке этих чувств –всего лишь шаг от радости до боли,и не хочу я принимать любоепохлопыванье мило по плечу.Кто не протянет мне в ответ руки,жест каждый рассчитав свой меркантильно,не так страшны: я все-таки – о другихв глазах которых прячется Мартынов.Я знаю, что и в наш жестокий векценою дорог'oй за промедленьепорою платим мы, стреляя вверхи с недругом идя на примиренье.Последний взгляд на север, взгляд тоскиРоссия – за Бештау, за полями…Поэты гибли на лесных полянахи в каменных коробках городских.И хлестануло вдруг в лицо огнем,и тишина мгновенно раскололась,и по отрогам гор ударил гром –и сквозь обвал услышал я ваш голос!Стихи, под этим плачущим навзрыдрасколотым и раскаленным небом,как нервы оголенные грозы,жгли изнутри огнем любви и гнева!1971, г. Пятигорск, гора Машук
Сергею Есенину
В кровавой рогоже, на полной подводе…
– Все то же, Сережа!
– Все то же, Володя!
Марина Цветаева(из цикла «Маяковскому»)
Вы не ушли, как говорится, в мир иной –в ту пустоту, где Млечный путь известкойпылится под ногой, врезаясь в звезды…И дело ни в авансе, ни в пивной.Затягивая намертво узлы,кралась по коридору ночь-воровка,висели вы на скрюченной веревке,как колокола вырванный язык.Маячил рядом черный человек –в игре слепой пробившаяся пешка:в усах змеилась злобная усмешка,и кровью рдел под сапогами снег.У сатаны пощады не проси,бунтуй, поэт, когда алтарь твой сломан,и раны исцеляй сыновним словомизмызганной, истасканной Руси!И слово всуе зря другой певец,соперник по российскому Парнасу,сказал в угоду правящему классу –такой же ожидал его конец.В такой же комнатенке прогуделу утробе парового отопленьявнезапный выстрел эхом в отдаленье –самообману, слепоте предел.Нельзя на горло песне наступать –отмщеньем отзовется в песне слово –и грохотом тюремного засоваили выстрелом глухим вернется вспять!Кто не платил за жизнь свою оброктирану словоблудьем и наветом,тот остается на Руси поэтомнесет печать высокую –пророк.1989
Марина Цветаева
Могилы нет Цветаевой Марины –ее могилой стала вся земля.И праведно ее стихи-молитвыхоралами лесов и рощ звенят.В них нет роптанья на несправедливость, –поэты не рабы, чтобы роптать, –в них упованье,чтоб в годах продлиласьстихов необратимая тропа.Она уводит в русское раздолье,судьбой повелевает дорожить!..Родиться под счастливою звездою –не значит жизнь счастливую прожить.1974, г. Набережные Челны
Весенние голоса
Желтая головка овсянкипоучает из межи росяной:«Му-жи-к се-но ве-зи и не тру-си,му-жи-к се-но ве-зи и не тру-си…»Пестро-коричневый певчий дроздзорьку клюет, как рябины гроздь:«Фи-липп, Фи-липп, при-ди, при-ди,чай-пить, чай-пить,Фи-липп, Фи-липп, при-ди, при-ди,чай-пить, чай-пить…»Чечевица – яйцо раскрашенное, –облетая меня, расспрашивает:«Ви-тю ви-дел, Ви-тю видел,Ви-тю ви-дел, Ви-тю ви-дел?..»Пеночка весело тенькает:«Те-те-нь-ка, те-те-нь-ка, те-те-нь-ка,те-т-нь-ка, те-те-нь-ка…»Я не Филипп и сено не везу,и друга Витю я давно не видел,но, в это поле на рассвете выйдя,я на щеке почувствовал слезу.Здесь мой отец размашисто косил,а рядом с ним, подбрасывая грабли,я кошенину зубьями корябали сено в стог метал что было сил.И так же – птичий свист в лугах, лесах,просвеченных отцовскою косой.И в этих птичьих чистых голосахя узнаю, как в детстве, голос свой.1985
Начало зимы
Зима пришла, мороз крепчал,в лесу голодный волк рычал.Охотник в ранний зимний деньна лыжах, шапка – набекрень.Его любимый лучший друг –собака бегала вокруг.Она в заснеженном лесуискала хитрую лису.Наверняка собака шла,но не лису она нашла –фашиста мёрзлого в норе.Все это было в ноябре…Мела метель из тёмных туч,и пробивался солнца луч.1942