Эта покорная тварь – женщина
Шрифт:
…Нарцисс огляделся кругом, не зная, куда ему идти, и громко крикнул:
— Эй, кто здесь?
— Здесь! — раздался громкий ответ Эхо.
— Иди сюда! — крикнул Нарцисс.
— Сюда! — ответила Эхо…
ПОПРЫГУНЬИ
И этот тип был впервые классифицирован Чеховым.
Эти женщины — прямая противоположность душечкам. Они не только не растворяются в интересах и делах своих мужей, но и откровенно игнорируют их, считая мужей чем-то вроде сопутствующего приложения к их жизни, которое должно лишь субсидировать ее потребности и прихоти, при этом оставаясь серой тягловой лошадкой, не более.
Фольклорный
Действительно: жизнь так разнообразна, в ней столько соблазнов и радостей, столько ярких, неповторимых личностей, а тут — муж, вечно занятый, вечно озабоченный нехваткой денег — тривиальная и ничем не выдающаяся личность, которая, кажется, только затем и создана, чтобы служить подпоркой для головокружительной карусели…
– ----------------------------------------------------------------------------------
«Ее муж, Осип Степанович Дымов, был врачом и имел чин титулярного советника. Служил он в двух больницах: в одной сверхштатным ординатором, а в другой — прозектором. Ежедневно от девяти часов утра до полудня он принимал больных и занимался у себя в палате, а после полудня ехал на конке в другую больницу, где вскрывал умерших больных. Частная практика его была ничтожна, рублей на пятьсот в год. Вот и все. Что еще можно про него сказать? А между тем Ольга Ивановна и ее друзья и добрые знакомые были не совсем обыкновенные люди. Каждый из них был чем-нибудь замечателен и немножко известен, имел уже имя и считался знаменитостью или же хотя и не был еще знаменит, но зато подавал блестящие надежды. Артист из драматического театра, большой, давно признанный талант, изящный, умный и скромный человек и отличный чтец, учивший Ольгу Ивановну читать; певец из оперы, добродушный толстяк, со вздохом уверявший Ольгу Ивановну, что она губит себя: если бы она не ленилась и взяла себя в руки, то из нее вышла бы замечательная певица; затем несколько художников и во главе их жанрист, анималист и пейзажист Рябовский, очень красивый белокурый молодой человек, лет двадцати пяти, имевший успех на выставках и продавший свою последнюю картину за пятьсот рублей; он поправлял Ольге
Ивановне ее этюды и говорил, что из нее, быть может, выйдет толк; затем виолончелист, у которого инструмент плакал и который откровенно сознавался, что из всех знакомых ему женщин умеет аккомпанировать одна только Ольга Ивановна; затем литератор, молодой, но уже известный, писавший повести, пьесы и рассказы. Еще кто? Ну, еще Василий Васильевич, барин, помещик, дилетант-иллюстратор и виньетист, сильно чувствовавший старый русский стиль, былину и эпос; на бумаге, на фарфоре и на закопченных тарелках он производил буквально чудеса. Среди этой артистической, свободной и избалованной судьбой компании, правда, деликатной и скромной, но вспоминавшей о существовании докторов только во время болезни и для которой имя Дымов звучало так же безразлично, как Сидоров или Тарасов, — среди этой компании Дымов казался чужим, лишним и маленьким, хотя был высок ростом и широк в плечах. Казалось, на нем чужой фрак и что у него приказчицкая бородка. Впрочем, если бы он был писателем или художником, то сказали бы, что своей бородкой он напоминает Зола».
АНТОН ЧЕХОВ. Попрыгунья
– ----------------------------------------------------------------------------------
Эти гости постоянно собирались в доме Дымова, пили, ели, и, глядя на него, «думали: «В самом деле, славный малый», но скоро забывали о нем и продолжали говорить о театре, музыке и живописи».
А «жанрист, анималист и пейзажист» Рябовский еще и спал с его женой.
А потом Дымов умер, надорвавшись работой и сознанием своей ненужности.
Но она, попрыгунья, зачем ему была нужна? Он любил свою работу, одержимо отдавался ей, защитил диссертацию (чего озабоченная своими удовольствиями жена почти не заметила), жил богатой и наполненной внутренней жизнью… А физическую сторону супружества вполне могла бы обеспечить пару раз в неделю какая-нибудь игривая и ласковая бабенка без претензий на исключительность..
Но, увы, традиции…
Идиотские, кстати, традиции, господа.
МЕГЕРЫ
В отличие от попрыгуний, равнодушно-потребительски относящихся к своим мужьям, да и вообще к семейному быту и укладу, представительницы этого типа вникают во все детали, все контролируют и жестко пресекают все проявления самостоятельности действий и даже мыслей. Это домашние тираны, власть которых, впрочем, основывается не на каких-либо объективных факторах, а на безвольной податливости окружающих. Согласно законам Природы всякий вакуум заполняется, туг уж ничего не поделаешь.
Классический образ жены-мегеры создал Пушкин в своей «Сказке о рыбаке и рыбке».
Да и вся мировая литература пестрит подобными монстрами с телами женщин и душами… тоже женщин, увы…
– ---------------------------------------------------------------------------------
«Monsieur ничего не значит у себя. Он менее значит, чем прислуга, как ни третируется здесь эта последняя, он менее значит, чем кошка, которой позволяется все. Мало-помалу ради спокойствия он отказался от всякой власти хозяина дома, от всякого достоинства мужчины в пользу своей жены…
Хозяйка управляет всем решительно… Она наблюдает за конюшней, птичьим двором, садом, погребом, дровами и везде находит возможность накричать. Никогда дело не делается так, как она хочет; она беспрестанно жалуется, что ее обкрадывают. И просто невообразимо, до чего зорок ее глаз! Ее и не пробуют обманывать, потому что ее не проведешь. Она сама платит по счетам, сама получает ренту и арендную плату, сама заключает договоры. У нее хитрость старого бухгалтера, грубость плохого судебного пристава, гениальная комбинация ростовщика… Просто невероятно… Конечно, она дрожит над каждым грошом и если развязывает мошну, то только для того, чтобы положить туда денег… Она оставляет хозяина без копейки: у него, бедняга, едва хватает на табак. Среди своего богатства он более нуждается, чем все, окружающие его здесь…
Даже почтовую бумагу madame запирает в шкаф, ключ от которого хранится у нее, и она выдает ему бумагу отдельными листами, причем ворчит:
Покорно благодарю!.. До чего ты изводишь бумагу! И кому это ты можешь писать, чтобы до такой степени тратить бумагу!
Единственно, в чем его упрекают, чего не могут ему простить, это его недостойная слабость, и то, что он дает над собою такую власть подобной мегере…»
ОКТАВ МИРБО. Дневник горничной