Эта свирепая Ева
Шрифт:
Андрис начал припоминать: да, он был на шлюпке с Евгением Максимовичем, Скобелевым и другими. "Положение трудное, но не безнадежное", - сказал Кудояров. Потом рассказывал про медузу. Потом Скобелев стал раздавать воду и первому налил ему. Дальше все было как ножом отрезано и, тужась вспомнить, Андрис только сильнее ощущал, как наливаются болью жилки в мозгу. Память была, как птица, залетевшая в комнату: бьется о стекло - впереди - простор, но преодолеть невидимую преграду невозможно...
Андрис закрыл глаза. Когда он снова поднял веки, то увидел около койки двух человек: приземистого, почти квадратного, толстяка с красной физиономией и высокого очень худого старика с лицом, покрытым густо-коричневым загаром и изрезанным глубокими морщинами. Оба они были одеты в легкие курточки с короткими рукавами из бумажной ткани в мелкую голубовато-зеленую клетку: медные пуговки придавали этому одеянию вид униформы.
– Где я?
– спросил Андрис, приподнимаясь.
Вопрос остался без ответа. Толстяк рассматривал Андриса с явным недоброжелательством.
– Шпрехен зи дойч?
Андрис мотнул головой.
– Да!
– Вы немец?
– Нет.
– Англичанин? Француз? Испанец?
– Латыш, - сказал Андрис.
– Эмигрант?
– Нет, из Советской Прибалтики.
– Советской?
Немец отступил на шаг и хлопнул себя по ляжкам.
– Этого еще не хватало! Ну зачем вам понадобилось тащить на борт этого утопленника?!
– обратился он к своему коллеге все с той же раздраженной интонацией.
– И откуда он взялся?
– Откуда он взялся - этого я не знаю, - отвечал старик. Но я уже докладывал вам, господин Вебер: простое чувство человечности не позволило мне равнодушно видеть гибнущего...
– Человечность, человечность!
– передразнил толстяк. Скажите еще: гуманность, милосердие, сострадание... Ах, Рузе, Рузе! Когда вы уже избавитесь от этих жалких, никого и ни к чему не обязывающих понятий! Слова, пустой звук! Станьте, наконец, мужчиной, Мишель!
– Извините, господин Вебер, но мне кажется...
– Кажется, кажется... Мне нужна не ваша дурацкая человечность, а наша безопасность. Нужно было предоставить ему спокойно опуститься на дно. Ну скажите, где тут логика: спасать человека, чтобы затем неизбежно отправить его туда тем же курсом? Что, в виде взыскания, я и поручу вам. Но прежде надобно допросить его.
Вебер снова обратился к Андрису.
– Вы должны сообщить нам, кто вы и каким образом оказались в воде?
Андрис с трудом поднялся и сел.
– Может быть, вы прежде скажете мне, на каком корабле я нахожусь?
– Попрошу отвечать на вопросы. Спрашивать будете потом!
– Я член экипажа советского научно-исследовательского судна "Академик Хмелевский". Пилот гидровертолета, приданного этому кораблю. Я и еще пять моих товарищей потерпели на вертолете аварию и оказались на шлюпке в открытом океане.
– Как же вы очутились за бортом? Ведь на поверхности был полный штиль. Ведь не ваши же товарищи выбросили вас...
– Это исключено. Помню только, что я находился в шлюпке.
– Странно, очень странно и неправдоподобно...
– Вебер пожевал губами.
– Не то ли это судно, на борту которого находится знаменитый профессор Румянцев?
– Профессора Румянцева нет на "Академике", - отвечал Андрис.
– Насколько мне известно, он находится сейчас... э-э-э... на острове Буяне.
Рузе, молча слушавший этот диалог, удивленно поднял брови.
– Скажите: почему вам не оказали помощь? Ведь у вертолета была, конечно, радиосвязь с судном.
Но тут Андрис ощутил озноб и сильнейший приступ тошноты.
– Ладно, пока хватит, - брезгливо сказал немец.
– Подождем пока он очухается. Мишель, дайте ему подкрепиться чем-нибудь да присмотрите, чтобы он не совал нос дальше туалета. Потом я решу, что с ним делать. Наделали вы мне хлопот, болван этакий!
Господин Вебер, продолжая ворчать, удалился. За ним вышел Рузе, но вскоре возвратился с подносом, на котором стояли стакан и еда.
– Выпейте это, может, полегчает, - сказал он, к великому удивлению Андриса, на чистейшем русском языке. Усевшись на стул и положив руки на колени, он уставился на Андриса и покачал головой. На лице его, напоминавшем выжженные солнцем руины, во взгляде усталых глаз Андрис читал сострадание, жалость, желание придти на помощь, - именно те чувства, которые герр Вебер начисто отрицал.
– Ну, парень, влипли вы в историю, должен я вам сказать, - грустно обронил Рузе.
– В общем - из кулька в рогожку.
– Да скажите же, наконец, на каком судне я нахожусь? взмолился Андрис.
Рузе помялся, будто не решаясь раскрыть ему правду.
– Вы не на судне.
– Он оглянулся, встал, плотно закрыл дверь.
– Вы - на подводной станции.
– Как, как?
– переспросил ошеломленный Андрис.
– На какой станции?
– Собственно, не на самой станции, а в верхней ее части...
Из дальнейших расспросов и коротких, отрывистых ответов Рузе Андрис уяснил, что станция помещается в кратере потухшего подводного вулкана, поднятого некогда могучей катаклизмой почти к поверхности океана. Секция, в которой находился Андрис, имела чисто административное назначение, это был, так сказать, контрольно-пропускной пункт. Сама станция ("целый промышленный комбинат" - как пояснил Рузе) располагалась значительно ниже.
– Скажу вам откровенно, - признался он, вздохнув, - хочется мне вам помочь. Да ведь я сам здесь фактически на положении узника. Порядки тут крутые, казарменные, хуже - тюремные. Когда я завербовался на станцию, то подписал обязательство никому и никогда не сообщать о существовании станции и о всем, что здесь увижу.
– Но вы-то сами как сюда попали?
Рузе махнул рукой.
– Это такая история с географией... Все в погоне за теми же самыми деньгами. Плата, правда, большая, но что в ней? Деньги здесь стоят не больше бумаги, на которой напечатаны.