Этапы большого пути. Сатира без юмора
Шрифт:
«Всё не одна, — думает старая женщина. — Всё живая душа рядом, а что пьёт мальчик, так время такое. Кто нынче не пьёт? И крышу надо обиходить и деньги стало опасно давать. Как бы не потерял. Было уже так. Дала на уголь, а у него вытащили на базаре. Только кило груш и привёз. У кого не вытаскивает? Он открытый, бесхитростный. Стал рассчитываться и увидели…».
— Сынок, ты привези шифер, а я пока побегаю по соседкам. Свои накопления при тебе отдала твоей маме на операцию.
«Хитрит старая, — подумал Игорь. — Не верит. А ведь она права. Обману. И шифер — дрянь, бой. Не стоит его покупать. А крышу нужно латать. И крыша — дрянь. Была бы работа, можно купить. Цены растут, как чужие дети — быстро и незаметно. Надо выкрутиться».
По листу, по два привозил откуда-то шифер внук. Прятал в сарае, укрывал сеном. Перестал появляться. Приехал через месяц. Сказал, что Нинка выгнала.
— Бабушка, разреши поживу недельку у вас. Потом рассосётся. Мне работу пообещали столяром. Утром Игорь уезжал, но через два-три часа его сутуловатая худая фигура маячила во дворе. Он делал верстак.
— Приняли уже. Буду кадки делать. Заказали под пальмы в санатории.
— Делай, — сказала старушка, радуясь, что внук взялся за ум.
Игорь строгал, пилил, но кадка не получалось. Тогда он полез в пруд добыл чью-то замокающую ёмкость, приволок во двор, аккуратно разобрал, принялся замерять ширину клёпки, диаметр дна. Он потел, он отказывался от обеда, он курил и думал. Через неделю скрутил четыре симпатичных бочки и три маленьких логуна.
— Бабушка, я смог. Этому в армии не учили. — Игорь улыбался щербатым ртом, обнимал свою старую добрую бабушку, которая почему-то плакала. — Ничего, накроем наш теремок хорошим шифером. Буду кадки делать, кружки, сувениры. Мне бы токарный станок. Можно торшеры и подсвечники точить.
Бабушкина радость погасла быстро и безнадёжно. Нина уехала и забрала ребёнка. Игорь приезжал на мопеде. Бабушка перестала радоваться приездам внука. Заслышав знакомый звук двигателя, уходила огородными тайными тропами к подругам, испарялась. Как услышит голосок мопеда, так тотчас испарится, как Коперфильд из сундука на цепях, чтобы внук в трезвом состоянии тела уезжал домой. Игорёк сядет на крыльцо и сидит, как санаторный Максиму Горькому памятник. Говорят, что лечился пролетарский писатель от своей хворобы у нас в бору. Часа сидит, два и высидит свою добрую бабушку.
— Что с заказами? Когда будешь выполнять? С меня трясут девки, — наступает бабушка на внука.
— Накрылся наш бизнес. Нет железа. На обручи. — Смотрит на бабу Зою незнакомый человек с больными закисшими глазами, с трясущимися руками и подбитым глазом, который затянула многоцветная опухоль некрасивого вида. — Похмели, баушка. Слышишь, как голова трещит? …Как нет? Когда кончилась? Ну, хоть гущи, хоть тройного одеколона. Скончаюсь, тебе же хуже будет. Позычь у соседей. Как это не пойдёшь? Это для любимого внука.
— Нет и нет. Я тебя приучила, я и отучивать буду, — сказала женщина, хотя понимала, что говорит глупость — Моя вина, Игорь. Целиком и полностью. Нинка ушла по моей вине. Я — спаивала тебя. Дура старая. Что хочешь то и делай со мной.
— Избу сожгу, — сказал обречённо внук.
Бабушка подумала, что мальчик глупо шутит, но он принёс канистру с остатками бензина, которым заправлял мопед в лучшие времена. Начал плескать на угол сенок свой неприкосновенный запас, приберегаемый на всякий пожарный случай. Этот случай настал. Внук спички вынул, на бабушку смотрит искоса. У кур в клювах белые языки не вмещаются, Тузик забрался под крыльцо и тяжело дышит, будто его гипертония и стенокардия одолели. От угла волны испарения колышутся в разные стороны. Того и гляди, что бензин сам полыхнёт.
— Запалю, бабушка, — почти плачет внук. — Или… тащи банку гудухи.
До любого доведись — испугаешься. Дурак дураком стал. Подхватилась бабушка Зоя и помчалась к соседке, у которой свой неприкосновенный алкогольный припас держала. Принесла банку браги. «Что же делать, — думает и ничего не может себе посоветовать». Внук понемногу пришёл в себя и стал ласковым и нежным. Плача, просил прощения.
— Клянусь, чтобы когда-нибудь…
— Зажёг бы? — улыбается бабушка, придя в себя после бензинового стресса.
— Возможно. Я тогда был в те минуты злой и глупый. Простите, больше никогда так не поступлю. Нужно лечиться. Танька говорит, что уйдёт.
Прошёл месяц, а может быть и не прошёл до конца, как Игорь приехал, бросив мопед у соседнего двора, чтобы не пугать любимого человека звуками вечного двигателя от драндулета марки «1 м-1», называемого в народе у нас «Конёк-Пердунёк». Бабушка говорит, что нет ничего хмельного, а мальчик наступает, плещет на угол бензином и тремя спичками трясёт в коробке бумажном. Что делать? Кто виноват? Чего с него возьмёшь с полоротого. Не соображает. С похмелья глубокого. Через три дня история повторилась. Внук выигрывал в своих триллерах, в игре в страшилки. Побеждённая бабушка, спешно искала по соседкам четок «полечить» внука. На четвёртый раз, когда Игорь начал свой трюк, бабушка поняла, что перестала бояться внука-агрессора и похмельного рэкетира. Страх кончился, как и работа в деревне. Не осталось даже крошки его, никакого заметного следа не наблюдалось в душе у бабушки. Радуясь, что застал родную бабушку врасплох. Не ждала и не слышала моторчика. Расслабилась. Внучок сразу взял бычка за рожки, как Запашный на игре «Большие гонки» во Франции. Он давно не спрашивал насчёт ограды, погреба.
— Наливай, — говорит со стоном. Некогда ждать, — видит, что старая не реагирует, тащит пустую облупленную местами и расписанную курами под гжель канистру из курятника. Смотрит, как Карл Маркс на призрак, который всё ещё бродит по Европам, на бабушку, а та, как обрезала лук-севок, так и обрезает. — Тащи. Зажгу.
— Жги, жги милый, — говорит обречённо старая женщина. — Так мне дуре надо. Прикормила варнака. Приповадила. Ничего нету, и не будет никогда. Погодь, внучок, я в избу заскочу, а ты подопри дверь, чтобы я от страха и боли не выскочила. Ставни закрой, милый мальчик. Жги глупую старуху. — Женщина вошла в сени…
Игорь растерялся. Такой смелый приехал, но отчего-то дрогнула рука с коробком. Раз и дрогнула, а потом ничего, не стала дрожать; подрагивала, как обычно, но не больше. Внучок не совсем конченный дебилка, а капля разума осталась в какой-то стороне под кепкой. Раз не боится бабушка, значит, переборщил, значит, довёл родную до краю. Плюнул с трудом, и пошёл. Бабушку жалко стало. И себя больного не меньше жалко. Всякий раз после сильного водочного потрясения организм штормило. Он сам старался лечить себя, вымогая из себя токсины и непрожёванные закусочные продукты. Зубов мало, а нужно успеть выпить, чего-нибудь куснуть, закурить. Трудно хорошо и быстро жевать оставшимися зубами, когда приходится выпивать высокими темпами, как Стаханов в забое каждый час делал по дневной норме, а может больше, так и пили разведенный импортный спирт вчера. Заторопился Игорь. Голубых унитазов у большинства наших сельских пенсионеров ещё нет, а есть на огородах такие будки, именуемые уборными, как у актёров, так и у нас. В животе внука начался не то что путч, а не санкционированный митинг.