Этапы большого пути. Сатира без юмора
Шрифт:
Рукодельный сосед. Всё что-нибудь мастерит, строгает, пилит, долбит. Так и повелось у нас. Что понравится, берёт в счёт будущей оплаты за услуги. Огород пахать надо. Искать пахаря не придётся. Трёх уток — нет. Если бензин к весне не очень подорожает. Может быть, к зиме и меньше придётся колоть. Удобно. Ничего не скажу. Выход всегда есть. Только думать надо, о соседке, обо мне тоесть. Думает мой сосед. Заботится.
Большие этапы большого пути
Я, дорогие мои, далеко не стар, но если сравнить с сорокалетним парнем (у нас в деревне всех, кто не дотащился до пенсии, парнями кличут) то возраст мой — серединка — наполовинку. Нет, гражданин хороший, царя не помню, потому что — не видел. Так вышло. Не встречались. По разным дорогам ходили, в разных столовых чай пили, хотя он в последние месяцы неподалёку дом арендовал с семьёй. Крепостное право, а что крепостное право? Его у нас то отменяли, то применяли. Когда отменили? В первый раз? В первый раз отменили в 1861 году. Во второй? Во второй раз отменили недавно. Помню, не старый.
Запомнилось, как тятя — кулак и кровопивец — вожжами воспитывал. После вечёрки я не выспался, но боронил. Такой народный контроль был. По поводу прогула или брака не собирали собраниев, не писались протоколы, не снимали стружку, но расписывались. Расписывались от души на том месте, на котором всякий человек умеет сидеть. Мне частенько ставили резолюции с автографами. Братья быстро насобачились пахать и сеять, сапожки шить и кожи выделывать, скот забивать и на базаре продавать., а у меня через пень в колоду. Очень жалко было овец, гусей, уток жизни лишать. Отказывался. Крови до сих пор боюсь. Братьям невест сосватали, дома поставили, тятя живностью и инвентарём снабдил, а я всё у родного отца в батраках. Не хочет отделять, забодай его комар, эксплуатирует мироед, на всю завёртку. Говорит, учись землю понимать, учись на ней быть хозяином, а не квартирантом. Пахал я плохо — руки были слабые. Сила не передалась мне отцова. Хилым рос. Измывались надо мной братики. То лягушку в сапог затолкают, то ужа в карман посадят. Маманя далеко, кому пожаловаться. Жили всё лето в степи. На заимке.
Слава Богу, дорогие мои, случился переворот. Хорошие парни сделали. Я, хоть драный и униженный, но не глупый. Решил подаваться в советы. Кончилась интервенция, кончились выстрелы. Я кончил ЦПШ в то время. Не то подумали, гражданин красивый, это церковно-приходская школа. Иных школ в селах не было. Писарем, как самого образованного, взяли. Вся документация в моих руках-ручонках. Я — кум королю и сват министру. Братов с ихними бабами и карапузами в кулаки записал. Не по злу, а куража ради. Ну, и вспомнил своё детство, как драли меня тятя, как издевались братья. А потом отца внёс в список раскулачиваемых, чтоб жил и помнил, как ребёнка тринадцатилетнего по голой спине бить наборной уздечкой конской. И поехали мои кровиночки туда, куда Макар телят не гонял. В Нарым, в болотный край, в посёлок Клюквинный, где от комариного гуда уши закладывает.
Как вчера помню: ревут племянники, в чём были, в том и поехали. Сундуки прибрали к своим амбарам, поделили кулацкое добро, нажитое непосильным эксплуататорским трудом. Дома пожгли. Такая установка была, чтобы и памяти о мироедах не было.
Жить стало легче, жить стало интересно. Первым своим делом женился на крестьянке, дворянского происхождения, но с правильным социальным положением, в бумагах.
Поставили меня секретарём волостного совета. На прежнего секретаря — комунягу написал левой рукой докладную наверх, потому, как он дал детям кулаков по фунту гороха на дорогу. Ничего не приврал, нечего на меня коситься очками, как вошь на гребень. Горох он давал, не фунт, а так по горсточки из кармана насыпал. Всё подтвердилось. Свидетели нашлись. Друзей у меня образовалось — в каждом дворе по десятку. На октябрины зовут, на свеженину за рукав тащат, на свадьбы приглашают, хотя наган у меня ржавым достался от прежнего начальства. Он его хранил в ведре с инструментами. Я его в керосине утопил, потом дал писарю поскоблить подпилком. Он и заблестел мой Смит-и-Вессон. Погуляли. Попили. Поруководили. Я говорить с трибуны речи навострился по два часа. Себе удивлялся по первости — откуда что взялось. Мелю. Ладошками шлёпают. Уполномоченные с секретными директивами едут, а у меня списки всегда готовы. На стройках нужны рабочие руки. Приезжают и забирают. Списка не будет, так и меня могут отправить строить водные сооружения или железную дорогу куда-нибудь в степь широкую. Цены снижали в городах, а деревня за палочки трудилась, за трудодни. Паспортов нет, прав нет. Одни налоги. С единоличниками я покончил. Благодарность получил. Коллективизация в селе на все сто процентов возвысилась. Новый строй наживульку смётываем, не черновик пишем, чтобы потом на чистовик переписать, чтобы кляксы и ошибки не было видно.
Война не нагрянула, как пишут стратеги, а пришла, как зима к воротам. За год в санатории госпиталь стали готовить и персонал подбирать. Я врачу бочку мёда отвёз. Бывший царский полковник ветеринарной службы конного кирасирского полка мне такую справку выправил, что воевал я дома председателем колхоза, а хотел секретарём райкома потрудиться, но их нам присылали, как посылки по почте. Председателем тоже можно жить и работать, не покладая рук, не жалея здоровья для фронта и всё для победы отдавать. Детишек много после войны в школу пошли с моими глазами и желанием учиться. Через мои опытные руки полдеревни прошло. Ни один из моих воспитанников не умер с голоду или по недосмотру. Конечно, помогал. Какай вам я вампира? Победу мы ковали с женщинами. Бывало, какая вдова закусит удила и давай на дыбы вставать. Работой замордую, дрова дам в лесу в сыром урёме и в последнюю очередь. Если женщина не дура, не уродина и сама понимает, что я тоже, хотя и председатель, хотя и коммунист, но не железный, а обыкновенный со своими слабостями и недостатками. Сбежала от меня милая белоручка-белогвардейка. Ничего не умела. Кашу сварит — свинки не едят. Щи варит — руки обожжёт. Щепу щепает, так палец себе отчекрыжит. Всю дерюжку кровью зальет, бывало, я, по своей доброте, крови боюсь. От одного вида нехорошо мне делается.
С войны вернулось мало мужиков целых. Много порченых. Пытались мне пакостить, но я их быстро успокоил. Послал на восстановление порушенного народного хозяйства. Повышать меня стали товарищи. Принимал начальство по высшему разряду. Не разделял. Понимал, что сегодня он мелкая сошка, а завтра где-то сядет в глыбокое кресло. Как родных встречал и провожал. Прикармливал чем мог, на постой устраивал к бабёнкам податливым. Харчи посылал с оказией. …На высоких постах не был. Врать не стану, товарищ мой дорогой, но при конюхе был часто. Раньше на ходке и в кошевах по глубинке ездили, руководили. В каждом дворе ты желанный гость. Кормят и поят, поят и кормят. Спать уложат и никто не спрашивал, дескать, откуда будете? Знали и помнили откуда и куда и сколько раз в месяц ещё заеду.
Иногда на трезвую голову приходит мысль антисоветская: что поумней дурака не нашли? На мне свет клином не мог сойтись. Грамотные парни появились в деревне. С ними я поднимал подпиленное войной сельское хозяйство и промышленность, перевезённую в алтайские города. А урожаи давали, страну голодную кормили, напряжённо жили. Нам слава и почёт. Ордена и подарки памятные. А целину какую взняли? Молодые ребята в палатках простывали, но пахали, но строили. Это ничего, что много погноили зерна из-за сырой погоды. Зато, какой энтузиазм. Сколько молодой бешеной энергии было использовано по прямому назначению. Горели на стройках, на полях и фермах. Нынешним бы пример изучать, а они у заграницы покупают зерноотходы. …Нас проводили с большим почётом на заслуженный отдых. Чего там хлеб! Союз наш стал рушиться и делиться, а был нерушимым. Когда было выгодно, тогда никто не отделялся. До чего докатимся, если разделимся на княжества и станем, друзья, из-за заборов наблюдать друг за другом. …Уздечек не хватает нам, товарищи, а то ищем, не ведая чего, думаем только о своём брюхе. Нету железной руки, вот и сахар, поэтому по бумажке. Талон — от бессилия, он порядку не друг, а только вредитель стабильности.
Поехал к правнучке в гости, по хозяйству помочь. Крылечко развалилось, а её хозяин на север умотал, чтобы поработать, потому что в деревне работа стала дорогим удовольствием, которое днём с огнём ищут. В сельпо пошёл гвозди брать, а у магазина очередь на всю улицу. Думал, что демонстрация, но глаза обул в очки, вижу, что народ с банками и канистрами разными — пива выжидает выпить. Встал в очередь, а народ ближний на меня недружелюбно глазами смотрит. Так раньше народ не умел злостно в лицо глядеть. Один мужчина в рабочем сказал, чтобы я не давил землю даром, а убирался, откуда прибыл. Раньше такого, дорогие мои, не бывало, хватало пива, хотя и сильно разбавляли, но во все банки доставалось. Вынул я свой паспорт и показал человеку из мастерской. «Смотрите, какая фамилия. На плитах, что у школы лежат в сквере, таких фамилий двенадцать выбиты. Это мои в боях за мир по Европе лежат». …Посмотрели паспорт в очереди мой, пожали плечами и говорят, что у меня сегодня прописка городская, а не деревенская в паспорте отпечатана печатью. Мы, говорят, отсоединились от всех наша деревня самостоятельно идёт к коммунизму. Как шли, так и будем идти. А чужим пива не даём.
Подумал, подумал, а может быть, они и правы, если республикам тесно в единой упряжке, то и деревня моя вполне может самостоятельно идти своим прежним путём. …Внучок рассказывал, что Русь когда-то тоже была раздроблена вся на кусочки. Вот теперь и делимся, чтобы, когда петух жареный клюнул, вновь бежать к русскому царю и просить защиты и помощи. Научили читать и писать, а теперь и отделяются, не спросясь у тяти. Может быть, и правда, что научились пахать и сеять. Ушло время вожжами учить.