Этичный убийца
Шрифт:
Мелфорд пожал плечами:
— Но мы же не специально это сделали. Мы, конечно, собирались отпустить свиней, но это было вполне гуманное намерение. Мы не хотели никому причинить вред — просто освободить животных, тебя и предоставить Б. Б., Игроку и Доу разбираться со своими проблемами. Возможно, правда, не без помощи закона.
Сам не знаю почему, но почему-то я решил не рассказывать Мелфорду о том, что Б. Б. убит. Возможно, он уже знал об этом, а возможно, и нет.
— Значит, вы с самого начала собирались освободить свиней? — спросил я. — Ты же говорил, что Ублюдок и Карен не имеют к свиньям никакого отношения.
Мелфорд улыбнулся:
— Ты уже многое повидал и многое понял. Но ты все еще не готов. Ты не готов к тому, чтобы услышать всю правду.
Я закусил губу. Меня переполняли одновременно
— Мы строим тюрьмы, — провозгласил я, — вовсе не вопреки тому, что они превращают преступников в еще более страшных преступников, а именно поэтому.
Мелфорд удивленно посмотрел на меня:
— Похоже, я тебя недооценил. Продолжай.
Я вспомнил Джорджа Кингсли — того самого юного вундеркинда, которого показала мне Томс и который из совершенно нормального одаренного ребенка превратился в закоренелого преступника. У ребенка с многообещающими способностями, мечтавшего обратить свои таланты на преобразование общества, на изменение мира к лучшему, отобрали мечту, отняли высшую цель, и он превратился в уголовника.
— Обычно преступники — это люди, вышедшие из маргинальных слоев общества. Они получают от существующего общественного строя меньше благ, чем все остальные. Поэтому они заинтересованы в том, чтобы изменить это общество, даже разрушить его, и установить новый порядок, который поставит их в более выгодное положение. Этот порядок может быть лучше, а может быть хуже — не в этом суть. Но поскольку они — маргиналы, то рано или поздно оказываются в компании людей, которые нарушают законы и их учат тому же. А затем эти бунтари попадают в тюрьмы и, побывав там, начинают нарушать еще более важные законы. Дело в том, что обществу гораздо легче найти в себе место преступникам, чем революционерам. Для преступников есть свое место в системе, а для бунтарей его нет. Поэтому мы и строим тюрьмы: там белые вороны превращаются в убийц. Это, конечно, наносит обществу определенный ущерб, делает его существование менее безопасным, но систему все-таки не разрушает.
— Вот это да! — Мелфорд ошеломленно смотрел на меня, будто увидел впервые. — Ты все совершенно точно просек.
— А ты откуда знаешь?
— То есть как? — не понял Мелфорд.
— А так! Ты же не видишь реальности. Она скрыта от тебя идеологией, правильно? Почему же ты считаешь, что ты прав, а все остальные — нет? Откуда тебе знать?
Мелфорд кивнул:
— Ниоткуда. Конечно же, я не знаю. А значит, ты прав вдвойне. Но зато я в себе уверен. И ты теперь тоже уверен в себе. Так что настало время тебе все рассказать.
Пока Дезире продолжала возиться в свинарнике, мы с Мелфордом сели в машину, он завел двигатель и тихонько включил какую-то хриплую музыку. Затем он взглянул на свинарник, и я понял, что он беспокоится о Дезире точно так же, как я беспокоюсь о Читре, и от этого я почувствовал, что он нравится мне еще больше. Мы будто стали ближе, мне стало легче его понимать. Какие бы страшные вещи он ни совершил, какими бы странными принципами ни руководствовался в жизни, в тот момент он мне показался очень добрым и близким человеком.
Он совершил ужасный поступок — я знал, что никогда не смогу его оправдать; но, несмотря на эту морально-нравственную пропасть, которая нас разделяла, нас все же связывало общее чувство — любовь к этим двум особенным, сильным, отважным женщинам. Значит, не такими уж разными мы были — убийца и продавец книг. Возможно, Мелфорд возразил бы, что это чувство связывает меня с ним не больше, чем со свиньями, которые были заперты в жутком сарае, познали неволю, мучения, ужас, — а затем испытали наконец вкус свободы и мести.
— Все дело в кошках и собаках, — сказал я, помогая ему начать. — Ты ведь приехал, чтобы расследовать дело о пропаже домашних животных. И выяснил, что их похищают Ублюдок и Карен, а затем продают в Медицинскую компанию Олдгема для опытов.
— Да, именно так, — подтвердил Мелфорд. — Ты молодец. Знаешь, в детстве у меня был кот, большой и полосатый, по кличке Брюс. Он был в те годы моим лучшим другом — возможно, вообще самым лучшим другом, какой у меня когда-либо был. Я вырос вместе с ним. Но как-то раз, когда мне было шестнадцать, Брюс забрел на двор к нашему соседу, и этот парень, огромный пьяный увалень, высшим достижением которого была игра в школьной футбольной команде, забил его до смерти футбольным шлемом. Ни за что, просто так — для собственного удовольствия. Он меня недолюбливал, считал странным — и вот убил моего кота. А ведь Брюс был такой же личностью, как любой человек. Если душа не выдумки, если она действительно существует, то у Брюса она была. У него были свои мечты, свои желания, свои вкусы; одни люди ему нравились, других он недолюбливал; у него были свои привычки, вещи, которые он любил делать, и вещи, которые его раздражали. Возможно, он не смог бы выписать чек или понять, как работает электрическая лампа, — но в любом случае это было вполне разумное существо.
— Ужасно, — вздохнул я, не зная, что еще на это сказать.
— Я чувствовал себя совершенно опустошенным, а мои родные и друзья твердили: это был всего лишь кот. Можно подумать, то, что он кот, должно было изменить мое отношение к тому, что живое, чувствующее существо взяли и убили. Тогда я пошел в полицию, и там мне все твердили: это ужасно, но мы ничего не можем сделать, родители этого парня будут клясться и божиться, что кот на него напал и пытался выцарапать ему глаза… ну и так далее. Но я не отставал от них, надеясь добиться хоть чего-то, и тогда люди начали злиться. Родители парня, который убил моего кота, стали жаловаться моим родителям, что я им надоедаю, и мои родители не стали давать им отпор. Вместо этого они выбранили меня и в конце концов предложили купить нового кота — как будто речь шла о пишущей машинке: ведь новая будет работать не хуже старой, а может быть, даже и лучше.
— И тогда ты решил стать вегетарианцем?
— Нет, вегетарианцем я стал гораздо раньше. Все эти вещи связались в моем сознании задолго до того. Я рассудил, что если Брюс — вполне осознанное существо, личность, значит, такой же личностью было и то животное, из которого сделана котлета, лежащая на моей тарелке, — просто с той, другой личностью я не был знаком. Я это понял и молчал об этом, но после убийства Брюса я решил, что не буду больше молчать. Мама вечно твердила, что я не должен говорить другим людям, чтобы они не ели мяса, потому что это грубо и невоспитанно, — но что грубого может быть в том, чтобы просить людей не вести себя аморально. Ведь не считаем же мы, что полицейские ведут себя невоспитанно, арестовывая преступников.
— Значит, когда ты узнал про Ублюдка и Карен, ты тут же решил с ними покончить?
— Все было немного сложнее. Я уже многие годы веду эту партизанскую войну.
— Так… ясно. И как же тот пьяный футболист?
Мелфорд покачал головой:
— Вообще-то он трагически погиб. Как-то под вечер выпил лишнего, свалился в пруд и утонул. Очень печальная история.
— Значит, ты ездишь туда-сюда и убиваешь людей, которые убивают животных? Да ты просто псих.
— Я вершу правосудие, Лем. И я не трогаю тех, кто выращивает животных в пищу, ведь им просто в голову не приходит, что они делают что-то дурное. И я согласен с лидерами нашего движения в том, что одна из наших главных задач — это открывать людям глаза. Но дело в том, что иногда люди причиняют животным вред, прекрасно зная, что поступают дурно. Так что когда я узнал о том, что здесь происходит, о пропаже всех этих животных — это было всего лишь короткое сообщение, — я тут же приехал и занялся этим делом. Вообще-то сперва я не собирался решать проблему самостоятельно: я хотел только предать ее огласке, а потом у меня начались те же сложности, что и тогда, с Брюсом. Копы знать ничего не хотели. Они вешали мне на уши лапшу про отсутствие доказательств. И между прочим, кое о чем они умолчали. И знаешь, о чем? О том, что Медицинская компания Олдгема покупает потерявшихся животных, даже не задавая никаких вопросов. Просто приходишь, приносишь животное, говоришь, что оно потерялось и никто его не ищет, — и получаешь пятьдесят баксов. К тому же компания Олдгема здесь крупный работодатель, она дает много рабочих мест и приносит большие доходы. Так что если у них нет доказательств того, что для опытов здесь используются похищенные животные, возможно, они и не хотят искать эти доказательства.