Этика свободы
Шрифт:
Обратимся теперь к позиции Людвига фон Мизеса по поводу праксиологии в целом, ценностных суждений и оценки общественной политики. Случай Мизеса особенно интересен, так как он был из всех экономистов двадцатого столетия наиболее бескомпромиссным и последовательным сторонником принципа laissez faire и, одновременно, наиболее жестким и бескомпромиссным защитником экономики без ценностных суждений и оппонентом любой объективной этики. Как он пытался совместить эти две позиции? [14]
Мизес предлагал два отдельных и очень различных решения этой проблемы. Первый путь - это вариант принципа единогласия. По существу этот вариант утверждает, что экономист сам по себе не может выносить оценку правительственной политике. Если, однако, предлагаемая политика ведет к следствиям, выявляемым праксиологией, которые сторонники этой политики считают плохими, то экономист, свободный от ценностных суждений, имеет право назвать такую политику «плохой». Так, Мизес пишет:
«Экономист
И вновь:
«Экономика не говорит, что … правительственное вмешательство даже в цену только одного блага … нечестно, плохо или неосуществимо. Она говорит, что такое вмешательство делает ситуацию хуже при оценке с точки зрения самого правительства и тех, кто поддерживает его вмешательство». [16]
Это, конечно, весьма остроумная попытка разрешить использование терминов "хороший" и "плохой" без вынесения ценностного суждения; экономист в таком случае становится чистым праксиологистом, техником, указывающим своим слушателям и читателям, что они сами сочтут политику «плохой», если он раскроет все ее следствия. Но при всем ее остроумии попытка полностью провалилась. Откуда Мизес знает, что считают желательным сторонники конкретного политического решения? Откуда он может узнать об их ценностных шкалах в данный момент и в момент проявления последствий политического решения? Одним из величайших вкладов праксиологических экономистов в науку и состоит в том, что экономисты осознали, что они не знают ничего о ценностных шкалах других индивидов, кроме случаев, когда предпочтения и ценности продемонстрированы в конкретных действиях индивида.
Сам Мизес упирает на то, что:
«индивид не должен забывать, что шкалы ценностей или потребностей проявляют себя только в реальных действиях. Эти шкалы не существуют отдельно от фактического поведения индивидов. Единственный источник, из которого мы черпаем знание об этих шкалах - это наблюдение за человеческой деятельностью. Каждое действие всегда находится в полном соответствии со шкалой ценностей или потребностей, потому что эти шкалы - ничто иное, как инструмент интерпретации человеческих действий». [17]
Исходя из собственного анализа Мизеса – откуда экономист может знать истинные мотивы защиты того или иного политического решения или то, как люди отнесутся к его последствиям?
Поэтому Мизес, как экономист может доказать, что контроль за ценами (в его примере) приведет к непредвиденному следствию – дефициту потребительских благ. Но откуда Мизесу знать, что создание дефицита не есть истинная цель сторонников ценового регулирования? Они могут, к примеру, оказаться социалистами и видеть в контроле за ценами шаг к полному коллективизму. Они могут оказаться эгалитаристами, которые желают дефицита для того, чтобы богатые не могли потратить свои деньги и купить больше товаров, чем бедные. Они могут быть нигилистами, для которых дефицит сам по себе является ценностью. Другие могут принадлежать к бесчисленному легиону интеллектуалов, которые вечно жалуются на «излишнее богатство» нашего общества, или на огромные «растраты» энергии; все они могли бы желать дефицита товаров. Третьи могли бы выступать за регулирование цен, даже узнав о его последствиях в виде дефицита, так как они или их политические союзники получат хорошо оплачиваемую работу в бюрократических органах ценового регулирования. Все эти возможности существуют и ни одна из них не совместима с предположением Мизеса как экономиста, свободного от ценностных суждений, что все сторонники ценового регулирования или другой государственной интервенционистской меры, откажутся от ее защиты, когда экономист покажет, что мера плохая. Фактически, коль скоро Мизес допускает, что если хотя бы один из сторонников ценового регулирования станет его поддерживать по любой причине даже ознакомившись с его последствиями, то Мизес как праксиолог и экономист не сможет более называть меру «плохой», «хорошей» или даже «соответствующей» или «несоответствующей» без введения в политические заявления ценностных суждений, которые сам считал недопустимыми в науке о человеческой деятельности. [18] И тогда он станет для всех защитников конкретного политического решения не техническим комментатором, а сам встанет на одну из сторон в конфликте ценностей.
Более того, у защитников «несоответствующих» политических решений есть другая фундаментальная причина оставаться при своем мнении, даже узнав о праксиологической цепи последствий. Праксиология может однозначно показать, что любая правительственная политика приведет к следствиям, которые большинству людей как минимум покажутся отвратительными; однако (и это жизненно важно), наступление большинства этих последствий требует времени; некоторых – очень длительного времени. Ни один экономист не сделал больше чем Людвиг фон Мизес для разъяснения универсальности временных предпочтений в человеческой деятельности - праксиологического закона, гласящего, что любой человек предпочтет получить фиксированное удовлетворение потребностей раньше, а не позже. И, естественно, Мизес, как ученый, свободный
В этой связи одним из базовых аргументов Мизеса в пользу свободного рынка является то, что он обеспечивает «гармонию правильно понимаемых интересов всех членов общества». Из его обсуждения, очевидно, что он не просто имеет в виду «интересы» после ознакомления с праксиологическими следствиями рыночной деятельности или правительственного вмешательства. Он также и в особенности имеет в виду «долгосрочные» интересы, как Мизес сам утверждает: «Вместо "правильно понимаемых" интересов можем сказать "интересы в долгосрочном периоде"». [19] Но как же быть с людьми, имеющими высокие временные предпочтения, которые предпочитают руководствоваться краткосрочными интересами? Почему долгосрочные интересы считаются «лучшими», почему «правильное понимание» обязательно должно быть долгосрочным? [20] Мы, таким образом, видим, что попытка Мизеса защитить принцип laissez-faire, оставаясь при этом свободным от ценностных суждений, на основании предположения о том, что защитники правительственного вмешательства откажутся от своих позиций, узнав о негативных его последствиях, полностью провалилась.
Существует и другой путь, значительно отличный от первого, которым Мизес пытается примирить свою защиту принципа laissez-faire с абсолютной свободой ученого от ценностных суждений. Этот путь состоит в том, чтобы занять позицию значительно более совместимую с праксиологией: признать, что экономист в качестве экономиста может только прослеживать причинно-следственные связи, и не должен участвовать в ценностных обсуждениях или защищать те или иные политические решения. Идя этим путем, Мизес признает, что ученый-экономист не имеет права защищать свободу рынка, но затем добавляет, что как гражданин он имеет это право. Как гражданин, Мизес теперь предлагает систему ценностей, но этого недостаточно, так как он пойман в дилемму. Как праксиолог он знает, что в качестве ученого-экономиста он не должен выносить ценностных суждений или защищать ту или иную политику; он не может позволить себе вносить и защищать произвольные ценностные суждения. И тогда, как утилитарист (а Мизес, как и большинство экономистов, безусловно, является утилитаристом в этике, хотя при этом является кантианцем в эпистемологии), он вносит только одно узкое ценностное суждение: что он стремится к удовлетворению целей наибольшего числа людей (к счастью, в этой формулировке Мизес не подразумевает, что знает цели каждого).
Как Мизес объясняет, в своем втором варианте:
«Либерализм [т.е. laissez-faire либерализм] – это политическая доктрина. ... Как политическая доктрина (в отличие от экономической науки) он не нейтрален по отношению к ценностям и конечным результатам деятельности. Он предполагает, что все люди или, по крайней мере, большинство людей намереваются достигнуть каких-либо конкретных целей. Он дает им информацию о средствах, подходящих для реализации их планов. Лидеры либерального учения четко понимают тот факт, что их утверждения пригодны только для тех людей, которые привержены своим ценностным принципам. Праксиология и, следовательно, экономика используют термины «счастье» и «избавление от дискомфорта» в чисто формальном смысле, либерализм придает этим терминам конкретные значения. Он предполагает, что люди предпочитают жизнь смерти, здоровье болезни, … процветание бедности. Либерализм учит людей как действовать в соответствии с этими ценностями». [21]
В этом варианте Мизес успешно избежал внутреннего противоречия между действиями свободного от ценностных суждений праксиолога и защитой принципов laissez-faire. Утверждая в этом варианте, что ученый-экономист не может участвовать в политических дискуссиях, он предстает гражданином, желающим выносить ценностные суждения. Но он не желает просто защищать ценностные суждения ad hoc [применительно к конкретному случаю – прим. перев.]. По-видимому, он чувствует, что оценивающий интеллектуал должен представить некую этическую систему для оправдания таких ценностных суждений. Но будучи утилитаристской, система Мизеса нежизнеспособна. Даже в качестве оценивающего либерала, сторонника laissez-faire, он выносит только одно ценностное суждение о том, что он присоединяется к большинству людей, в их желании мира, процветания и изобилия. Будучи противником объективной этики и чувствуя себя неудобно при вынесении ценностных суждений даже в качестве гражданина, он стремится ограничиться минимально возможной степенью таких суждений. Согласно его утилитаристской позиции, его ценностным суждением является желательность удовлетворения субъективных потребностей максимально возможного числа людей.