Это было в Калаче

В это воскресное утро он стоял на центральной городской площади, возле трамвайной остановки. Вот-вот появятся девчата с деревянными ящиками, зазвенят голоса: «Кому пирожки? Горячие, с чечевицей!» Иван любил пирожки с чечевицей. Он еще раз пересчитал деньги: вот эти, в правом кармане, — на пирожки, а в левом — на кино. А вдруг газировки захочется? Иван вздохнул и переложил рубль из одного кармана в другой.

Появились продавщицы, все кругом наполнилось аппетитным запахом, но Иван пирожков не покупал: ждал Валю. Из-за нее он, собственно, и стоял возле трамвайной остановки. Из ремесленного училища уехал рано, позавтракать не успел, но пирожки хотел купить только у Вали. Почему она опаздывает? Ведь должна прийти; сама говорила, что в воскресенье работает с утра.

Иван сел на скамейку. Хорошая девушка эта Валя! И как он мог так опростоволоситься в тот вечер, когда познакомился с ней.

Это было совсем недавно. Иван с дружком нагладили брюки и белые рубашки, долго возились с непокорными вихрами, обильно смачивая их водой и нещадно теребя расческой… Наконец, управились, но билетов в кассе цирка уже не было. Огорченные ребята сидели на скамейке в городском саду и с тоской смотрели на брезентовый купол, из-под которого доносились звуки музыки, смех зрителей, аплодисменты.

— Ты во всем виноват, — сказал Петька Ивану Цыганкову. — И, надо же было тебе упасть с турника. А тут еще докторша: ах, рука! ах, две недели теперь ее не согнешь!..

Иван потрогал бинт на локте и промолчал. В самом деле, кто его просил лезть к физруку с просьбой: дайте я «скобку» сделаю. Вот и нахвастал: шлепнулся так, что до сих пор рука словно чужая. И вдобавок ко всему — в цирк не попали.

На другой конец скамейки сели две девчонки. Петька покосился на них и подмигнул приятелю: «Разыграем?» Потом Петька негромко, но так, чтобы слышали соседки, проговорил:

— Завидуешь, теперь, Ваня, тем, кто на арене аплодисменты зарабатывает? Что поделаешь! Если бы ты сегодня на репетиции не ушиб руку, и мы бы не бездельничали. А теперь считай, что гастроли здесь пропали. Пока войдешь в норму, и в Горький возвращаться пора. В лучшем случае только дня четыре поработаем на арене.

Клюнуло: девчата с интересом прислушались. А Петьке этого и надо было, он продолжал тем же самоуверенным тоном:

— Афиши я распорядился не расклеивать. Вот заживет рука, тогда другое дело.

— А вы цирковые артисты? — спросила одна из девушек.

Иван покосился на нее, девушка ему понравилась. Ей лет шестнадцать, не больше. Невысокая, плотная, подстриженная под мальчишку. А глаза серые, озорные.

— Братья Корольковы. Партерные акробаты, — пробасил Петька. — Небрежность вот этого товарища (Иван его зовут), — и, как видите,

Девушки постарались утешить друзей: если нет перелома, рука быстро заживет.

Быстро разговорились, познакомились. Ту, плотную, с озорными глазами, звали Валей, ее подругу — худенькую и чернявую — Ниной. Валя жила на площади 9 января, Нина — на Волгодонской. По дороге из горсада сначала проводили Нину, а дальше — к площади — шли втроем.

Говорил главным образом Петька. Он пространно комментировал сводки боевых действий, выдвигал собственный план молниеносного разгрома фашистов, хотя их армии в это лето 1942 года были уже у Ростова, уверял, что в военкомате решен вопрос об отправке «братьев Корольковых» в танковый экипаж, на фронт.

А Валя почему-то посмеивалась и упорно переводила разговор на цирк. Она расспрашивала, какое училище кончили «братья», в чем трудности их цирковой работы, на каком именно приеме во время репетиции повредил руку Иван. По всему чувствовалось, что она любит цирк и разбирается в таких деталях, о которых ни Петька, ни Иван даже не имели представления.

Петька изворачивался, как мог, а Иван чувствовал себя все более неловко. Несколько раз он дергал дружка за рукав, но тот продолжал врать напропалую. Наконец, уже возле площади Петька ляпнул такое, что Валя расхохоталась.

— Ладно, ребята, хватит. Лучше скажите по правде — кто вы, откуда, где учитесь.

Иван готов был провалиться сквозь землю. А Петька все еще не сдавался. Но Валя его перебила — на этот раз серьезно, без насмешки:

— Да хватит тебе, Петя. Мой отец работает бухгалтером в цирке, и я-то уж знаю, какие артисты выступают у нас.

Они подходили к трамвайной остановке. Мимо громыхнул красный вагон.

— Ванюшка, это последний! Садимся! — И Петька вскочил на подножку: «розыгрыш» явно не удался.

А Иван замешкался. Он кинулся вдогонку другу, но было уже поздно: трамвай свернул с Республиканской влево и, пересекая площадь, набрал скорость.

Валя снова рассмеялась:

— Наврал с три короба и удрал! Хорош!

Они сели на скамейку возле Валиного дома и разговорились — на этот раз без всяких привираний.

Цыганков рассказал ей, что он из Калача, учится в ремесленном училище, а дома у него осталась старая мать — Александра Дмитриевна. Учится уже больше полгода. Станет специалистом — будет помогать матери. Конечно, хотелось бы на фронт (тем более, что он совсем недалеко от родного Дона), но в армию не берут, говорят — молод.

Валя рассказала о себе. Матери у нее нет — умерла перед самой войной. Отец старенький, часто болеет. А время военное, трудное — разве проживешь только на отцовскую зарплату?

Вот и пришлось бросить школу и стать продавщицей пирожков.

Они просидели на скамейке допоздна. Трамваи уже давно не ходили. Договорившись о следующей встрече, Иван направился в сторону «Красного Октября» пешком. Всю дорогу думал о Вале.

Вот с тех-то пор он и полюбил пирожки с чечевицей…

— Кому пирожки? Горячие, с чечевицей! — звонко прозвучало рядом, и Иван даже вздрогнул. Возле скамейки, на которой он уселся, стояла Валя и озорно улыбалась.

Цыганков вскочил: