Это было в Коканде
Шрифт:
– Благодарю вас! Я не нуждаюсь в валерьянке, - ответил Зайченко.
– Вас дожидается Усман. Две лошади, два комплекта одежды, европейской и сартской. Вы поедете в направлении на Чирчик и в двадцати пяти верстах отсюда встретитесь с полковником Корниловым. Брат Лавра Георгиевича… покойного! Господи, прими его душу!
Генерал встал и перекрестился.
– Полковник Корнилов вас ориентирует. Ну, обнимаю вас!
– сказал он. Вы назначаетесь начальником штаба по руководству движением в Фергане. Здорово шагаете, поручик! Благослови вас бог!
Генерал перекрестил Зайченко. Поймав улыбку на его лице, он спросил:
– Да вы верите ли в бога?
– Едва ли, - ответил, улыбаясь, Зайченко.
– Как едва ли?
Генерал отступил. Искренний ужас отразился в его глазах. Вдруг он стал заикаться.
– Ка-ак же? Ка-а-ак же вы идете на святое дело бе-ез веры? Бе-ез веры?
– Иду в возмещение произведенных на меня расходов, - холодно ответил Зайченко.
– Вы ма-атериалист?
– Реалист. Кончил реальное училище.
Генерал всплеснул руками.
– Не понимаю вас, - пробормотал он.
– Ну, пусть бог простит вас!
– Он простит, - сказал Зайченко, ухмыляясь.
– Вы будете служить, поручик, для Туркестанской демократической республики.
– Под чьим протекторатом?
Генерал взволновался:
– Сегодня - протекторат, а завтра - мы их надуем. Я тоже республиканец. Но я смотрю вперед. Я смотрю…
Зайченко взглянул в окно:
– Пора ехать, генерал!
Генерал продолжал свое:
– А в крайнем случае… Слыхали Назиева? Он иго любой цивилизованной державы предпочитает игу плебса. Кроме того: нас с вами не обидят.
– Светает, генерал.
– А-а… Ну, еще… Хотя звезды уже исчезли… А днем вы не можете ехать? Нет? Ах да, я забыл! Вот память, вот память, - забормотал генерал.
– Тогда отправляйтесь спать!
– Но зачем же вы меня будили, приказывали?
– Папа, Усман торопит, - сказал кадет, неожиданно появившись у дверей кабинета.
– Усман уже у нас, на дворе.
Зайченко решил прекратить эту глупую генеральскую суматоху; он щелкнул каблуками и откланялся:
– Господин генерал, я все-таки рискну. Я еду.
– И, повернувшись через левое плечо, он строевым шагом вышел из кабинета.
Кадет посторонился, уступая дорогу кругленькому длинноволосому несуразному человеку в мятых суконных брюках, в кургузой куртке и в летнем картузе.
На дворе, переминаясь с ноги на ногу, стояли два отличных верховых заседланных коня. В курджунах, прикрепленных к седлу, лежали вещи, оружие, патроны, продукты, документы, одеколон и даже ногтечистки. Усман производил впечатление верного, надежного и лихого кавалериста.
– На царской службе был?
– спросил Зайченко Усмана.
– Был. У генерала Крымова.
– В дикой дивизии?
– В дикой, - засмеялся Усман и щегольски поправил усы.
– Дикий башка!
– Молодец! Подавай лошадь!
Усман понравился ему. Четкие ответы, субординация - все это были те мелочи, по которым он соскучился. «Я и не знал, - невольно подумал про себя Зайченко, - что я такой закоренелый офицер». Это даже рассмешило его. Он вскочил в седло, поправил у лошади мундштук и лихо приказал:
– Ну, марш, Усман!
Проводник свистнул плеткой. Лошади заскакали мимо круглых карагачей. Утренняя роса еще блестела. От цветов и от травы шел легкий пар.
8
Грачи, скворцы и жаворонки неслись над полями, ныряли за пищей в пышные, как губка, шапки чинар и орехов. Ветер качал тяжелеющие темно-зеленые кисти пшеницы. Дни стали душными. Среди разграбленных и обгорелых зданий снова появились люди. Начиналась жизнь.
С каждым днем Юсуп замечал перемены в Хамдаме. Этот человек работал рьяно и добросовестно, как будто стремясь загладить все преступления, тянувшиеся за его душой. Большего нельзя было от него требовать. Он почти не слезал с коня, объезжая окрестные кишлаки.
Джигиты валились с ног от усталости, не утомлялся только Хамдам. Его заваливали поручениями. Он выполнял их немедленно. Оружие свозилось в Коканд. Имя Хамдама становилось известным не только в Андархане или в Беш-Арыке. Слава летела по его следу от Махрамы до Патара, через Какыр, Ялка-Герек, Киалы и Тюрк. Как пыль, распространялась она по сыпучим пескам, достигая Ходжента. Даже самые хитрые люди не могли разгадать: чего же, собственно, добивается этот человек?
Бедняки, связанные хозяйством и семьей, считали, что Хамдам уничтожает главное зло мира - винтовки и пули. Бедняки рассуждали практически. Любой курбаши, набежав на кишлак, мог бы силой послать их в драку. Теперь никто не пошлет безоружных! А богачам не хотелось верить, что отряд Хамдама состоит на службе у советской власти. «Хамдам, - думали они, - все-таки наш человек. Он вылинял, но снова нарастит себе шерсть».
Грабежи в соседних уездах продолжались. У Иргаша были жесткие руки. Боясь мести и убийств, кишлаки выплачивали дань его шайкам, и от этого с каждым днем росли шайки и смелели. Люди в кишлаках жили с опаской. Они почти не выходили в поле. Гибли посевы.
Тогда в Коканде возник план создать особый тюркский кавалерийский полк, под номером первым, назначить командиром Хамдама и, снабдив специальными полномочиями, бросить в разбойничьи районы. Этот полк, собранный из коренных жителей Ферганы, имел все шансы на успех. Своих трудно было обмануть басмачам - и местность и людей они знали как собственную ладонь. Хамдам принял назначение. Полк организовался в составе трех эскадронов. Это были разбросанные по селениям группы, численностью от шестидесяти до ста человек. Хамдам, кроме того, имел личную охрану, тридцать отчаянных головорезов.
Он получил кожаное обмундирование, захватил в Беш-Арыке усадьбу бежавшего бея и переманил к себе многих жителей Андархана. Все свое хозяйство, обеих жен и джигитов он перевез в Беш-Арык. В Беш-Арыкской усадьбе дом был просторен, пристройки вместительны и удобны, и огромный старый сад окружал строения. Здесь, в Беш-Арыке, Хамдам начал комплектовать свой новый полк.
Полк составлялся так, как умел это делать Хамдам, - феодально. Связанный только с Кокандом, подчиненный только Коканду, он, пользуясь старыми обычаями, управлял людьми по своему произволу.