Шрифт:
Елена Нестерина
ЭТО ФОМЕ И МНЕ
повесть
ЗАСТЕКЛЁННЫЙ ЗАЖИВО
Всё было готово для поездки в Пномпень, когда Фому вдруг схватили и положили в больницу. По всем признакам его болезнь называлась гепатит "В", была она очень заразная, и вот Фома оказался замурованным в боксе без права свиданий. Мало того. Огромный больничный комплекс имени Красного Креста находился далеко за пределами большого города, а здание инфекционного отделения, куда поместили Фому, вообще на самом отшибе.
На улице теперь уже некстати было лето, окна бокса выходили на север и на здание
Приезжали родители, размазывались по стеклу (бокс Фомы был на первом этаже), передавали мощные лекарства и полезные фрукты через медсестёр, внушали Фоме лежать и делать всё, что назначит врач.
Но время умерло, погибли планы, и Вика сдала билеты. Им с Фомой, по большому счёту, и делать-то в Пномпене было нечего, но уж если ехать за границу - так только туда, в маленький весёлый Пномпень, который в первую больничную ночь приснился Фоме большим и грустным.
Эту первую ночь Фому ели комары. Они возникали ниоткуда, портили воздух своим вампирским гудением и норовили попасть в вену. Или же это лишь казалось Фоме, в венах которого за день успели вдоволь наковыряться.
Утро наступило в 7.00. Дверь открылась, в палату Фомы вошла незнакомая медсестра и стала требовать кала, мочи и крови. Зазвенели на тумбочке банки и склянки, Фома вздрогнул, ощущая во рту вкус самой плохой водки, поднялся и нашарил на полу тапки. Он решил честно делать своё дело, потому что планировал как можно скорее выйти из больницы. Достойно. С максимально возможными хорошими результатами. И пусть анализы поначалу не слушались и плохо укладывались по банкам. Впереди была свобода.
Кровь брала вчерашняя медсестра, её звали Галина Петровна.
– Работаем кулачком, - говорила она не по-утреннему весело, и крылья носа её, как видел Фома, подрагивали, как будто готовились взлететь. Галине Петровне нравились руки в мышцах.
К обеду диагноз подтвердился, и Фому начали лечить. В паре с Галиной Петровной в боксе появилась лечащий врач "врач-инфекционист Анита Владимировна Таптапова". Так было написано на подпрыгивающей бирке, вцепившейся железным крокодильчиком в карман её халата. Фома посмотрел на тридцать с небольшим лет Аниты Таптаповой, отложил в сторону яблоко и по её команде разделся.
– Здесь больно? А здесь что чувствуете?
– спрашивала врач Анита Таптапова, не переставая месить пальцами под рёбрами у Фомы.
– Не дышать. Дышать.
Галина Петровна улыбалась и ничего не говорила, а после того, как Анита Владимировна порекомендовала Фоме всё, что сочла нужным, и ушла, протирая очки, она удалилась тоже, но затем вернулась и секретно добавила:
– Птичка, ты это, не капризничай. Будешь вызывать нарекания - лечение медленнее пойдёт. А главное, чтобы все лекарства приносили пользу постоянно находись в горизонтальном положении. То есть лежи, лежи и лежи.
Когда она отказалась от дружески протянутой груши и закрыла за собой дверь бокса, Фома вытянулся на кровати, как советовали, и задумался.
За окном ветер гнал пыль по асфальту, по потолку сидели наливные комары, а в Пномпене ели жареное мясо, поливая его вонюченьким кетчупом и запивая саговой водкой. С минуты на минуту должны были внести больничный обед, сурово диетический. Фома покрылся потом при этой мысли, вскочил на соседнюю кровать и решил немедленно поймать и съесть мясистого комара с потолка. Дверь внезапно открылась, вошла сестра-хозяйка Лидия Кузьминична с какой-то коричневой тряпкой в руке и заголосила:
– Да ты что, такой здоровый, по чужим кроватям скачешь! Как тебе не стыдно! А ну слезай, слезай...
Фоме не было стыдно, он махнул рукой по примятым "чужим" простынкам и безмолвно уселся на "свою" подушку.
– И на подушке не сиди. Она больничная. Много вас тут таких.
В трёхместном боксе Фома лежал один. Кроме него желающих поболеть во время лета не нашлось. С тёткой было что-то нехорошее.
– На халат. Будешь в нём на процедуры ходить. Испортишь - будешь платить.
"Наверно, она хочет пива", - решил Фома, потому что, глядя на Лидию Кузьминичну, по форме напоминавшую бочку, тоже захотел пива, но только где-нибудь в уединении.
Сестра-хозяйка бросила коричневую блёклость под названием "халат" на спинку кровати и удалилась. Явно Фома ей очень не понравился. А Фоме больше не понравился халат, который, за исключением больничных тапочек, трусов и майки с печатью на пузе, был теперь единственной его одеждой. Прошипело радио, призывающее Фому приготовиться пить таблетки, Фома послушно начал шарить по тумбочке, Галина Петровна и то ли уборщица, то ли консультант по всем вопросам, кажется, Палёнова, торжественно внесли обед из трёх блюд. Руки мыть.
– улыбается Галина Петровна.
По возвращении Фомы из туалета все тарелки уже установлены на тумбочке. Галина Петровна уже направляется к выходу, а Палёнова, безошибочно выбрав самое тошнотворное блюдо (тёртую варёную свёклу и что-то мутное рядом, всё в одной тарелке), тыкает в него пальцем и со знанием дела заявляет:
– Съешь всё. Это очень полезно.
Фома решил, что он это сделает, и не стал вступать в дебаты. Благодетели ушли. Фома улёгся на свою кровать. Свою, потому что в любом месте он сразу оказывался как дома. Только вот в своём собственном доме Фома быть теперь никак не мог. Там жила только Вика, одна маленькая Вика. Может быть, сейчас она плакала, и ей было страшно. Фома плюнул в муху на стене, промахнулся, и повернулся к тарелкам на тумбочке.
Время после обеда и укола потянулось медленно. Можно было спать, но Фома медлил, не желая, чтобы на него набросились мухи и кошмары. Словно вымерло всё в корпусе. Ни звука не долетало до камеры Фомы. Двери бокса, вроде, и не запирались на ключ, но пробраться к выходу из корпуса, минуя пост и затаившихся где-то на втором этаже медсестёр и прочую медприслугу, не было никакой возможности. Фома был заразен, болен и вял, как считали врач Анита Таптапова и главный врач, поэтому всё играло против него. Фома лежал один, перед ним были лишь благополучный исход болезни и вечность.