Это лишь игра - 2
Шрифт:
— Лен, ну признайся, ты со мной только потому, что себя винишь? Ты — девочка добрая, жалеешь меня, калеку. И неудобно тебе… Только зря ты. Не надо меня жалеть. И винить себя тебе не за что. Я сам во всем виноват. Так что… — он отводит глаза. Смотрит теперь в стену, и я вижу, как он пытается сморгнуть подступившие слезы. — В общем, ты можешь уйти. Я тебя отпускаю. Уходи, Лен.
А у меня в груди щемит. Бедный мой…
— Перестань! Я не из жалости с тобой. Если бы это я пострадала, разве ты бы ушел? Разве бросил бы меня.
— Я бы — нет. Никогда. Но то я. Или ты хочешь сказать, что у тебя ко мне тоже какие-то чувства? —
Я наклоняюсь. Касаюсь его губ, сухих и жестких. Целую со всей нежностью, которая в эту минуту переполняет меня. А потом замечаю, что он давит мне на плечи.
— Поцелуй меня там… — хрипло шепчет он. — Возьми его… возьми в рот…
Я резко вырываюсь, скидываю его руки.
— Не хочу! — вскакиваю и отхожу. Чувствую, как пылает мое лицо, словно меня ошпарили.
Ложусь на свой диван, отворачиваюсь к стене. Сдерживаюсь изо всех сил, но все равно плачу. Зажимаю рот, но всхлипы прорываются.
— Уходи. Слышишь? Завтра чтобы ушла, — зло бросает Антон.
6. Лена
Ночь выдалась тяжелой. Сначала меня душили рыдания. Хотелось домой, к бабушке. Потом я успокоилась, перестала себя жалеть, но мысли никак не оставляли.
Я всё думала, зачем Антон меня так унизил. Понятно, что ему хочется разрядки. Наверное, это ему даже необходимо. Он же мужчина. И он не виноват, что я не могу себя пересилить и дать то, что ему так нужно. Но раньше, когда я делала ему массаж, он все-таки начинал с малого, был ласков и уж грубости никогда не допускал. Знает ведь, что у меня никого еще не было. А прежде, до аварии, он и вовсе так трогательно ко мне относился. Говорил, что ничего не будет, пока я сама не захочу, не торопил, не давил.
А тут… это было так вульгарно, так оскорбительно. Хуже пощечины. Словно он намеренно хотел меня обидеть. Зачем-то еще всплыл на ум тот красный бюстгальтер, будто мало мне впечатлений.
Я тогда про свою находку Антону ничего высказывать не собиралась, но он сам завел разговор спустя пару дней. Видимо, Костя всё ему передал. Он как раз был у него в больнице незадолго до меня, мы даже столкнулись с ним на крыльце. А когда я поднялась в палату к Антону, он почти сразу начал:
— Малыш, я должен тебе кое в чем признаться…
Я, в общем-то, сразу догадалась, какого сорта меня ждет признание.
— Может, не надо? — попросила его.
Не то чтобы я боялась неприятной правды и прятала голову в песок, просто мне не хотелось знать подробности, даже если что-то и было. Ну и потом, я понятия не имела, как на такое реагировать.
— Это было один раз… недели три назад… случайно, — продолжил Антон, пропустив мимо ушей мою просьбу. — Хотя, если честно, я даже не уверен, было ли вообще что-нибудь… Может, она все выдумала… В общем, у Костяна днюха была… Помнишь, я тебя звал, ты отказалась? Короче, туда бывшая моя заявилась. Алка. Типа Костяна поздравить. Хотя я потом на него наехал, мол, нафига он ее пригласил. И Костян заверил, что не приглашал, сама приперлась. Да я, главное, с ней даже не общался, пока сидели. Ну, только так — привет, как жизнь и всё. Она еще, помню, сказала, что с другим мутит. Я ей счастья пожелал, все дела. Ну и… мы там все упились в хлам, короче… И я тупо ничего не помню… вообще ничего…
Антон отвел взгляд и так густо покраснел.
— Мне очень стремно от этого, правда. Я вообще не понимаю, как так вышло… Она потом мне писала, типа люблю-скучаю, давай начнем сначала… А я ей ответил один раз только. Написал, что люблю другую и все у нас серьезно… В смысле, у нас с тобой… Алка все равно не угомонилась. Звонила, писала, ну и я ее в черный список внес и на этом всё. Давай я тебе покажу? Возьми мой телефон, прочитай сама нашу переписку. Убедись…
— Еще чего. Не буду я читать чужие сообщения. Я и так тебе верю.
— Прости меня, малыш…
Как я могу его не простить? Господи, это ведь такая мелочь по сравнению с тем, что сотворила с ним я.
— Не думай об этом. Все нормально, — заверила я его.
— Правда? — изумился Антон.
— Да правда, конечно. Давай не будем больше об этом.
— Ты… — выдохнул он, сморгнув. — Ты — необыкновенная! Самая лучшая! Я думал, ты… ну это… обидишься, а ты… Я так тебя люблю, Лена. Клянусь, я никогда ни с кем… даже не взгляну ни на кого…
Видимо, я стала взрослее и спокойнее, потому что раньше, когда Герман даже просто разговаривал с Михайловской, у меня внутри творилось страшное, и я ничего с этим поделать не могла. Тут мне тоже, конечно, было неприятно, но я без большого труда отринула плохие мысли. Просто запретила себе об этом думать и всё. И как-то сумела подавить неприятные ощущения в зачатке.
Правда, вот сейчас отмахнуться никак не получается. Потому и не сплю почти всю ночь. Только перед самым рассветом засыпаю, но почти сразу тишину взрывает будильник на телефоне. Пора вставать и идти на работу, а я голову от подушки еле отрываю, будто она чугунная.
От переживаний и бессонной ночи чувствую себя больной. Да я и выгляжу как больная — бледная, какая-то потухшая, осунувшаяся, с темными кругами под глазами. Лишний раз в зеркало смотреть не хочется.
Стараюсь собираться тихо, чтобы не разбудить Антона. Вдруг снова гнать меня начнет, а я и так в раздрае. Он не понимает, что не могу я уйти. Может быть, даже больше из-за себя, а не из-за него.
На работу едва не опаздываю. Нам положено приходить минимум за пятнадцать минут до начала смены. Хотя наши приходит еще раньше — чтобы, не торопясь, переодеться, немного поболтать, выпить чашку кофе или даже позавтракать. Я же прибегаю буквально за пять минут. В спешке надеваю форму, получаю у старшей горничной список заданий, ключи от номеров и рацию для связи с ресепшен.
А дальше все по накатанной: комплектую тележку и иду убирать номера по списку. Начинаю с тех, которые забронированы на сегодня. Успеваю управиться с ними как раз к обеду.
Едим мы обычно у себя, в служебном помещении. Что-то приносим с собой из дома, что-то перепадает нам из кухни ресторана. И без сплетен во время обеденного перерыва, конечно, не обходится. К тому же в Листвянке все всё друг про друга знают. Лишь для меня зачастую имена, проскакивающие в разговорах, ни о чем не говорят. Хотя я все равно обычно помалкиваю.
Но сегодня наши с упоением перемывают косточки Веронике — она у нас метрдотель. Строгая и щепетильная, за что ее не очень любят.
— Эта стерва Вероничка опять разоряется, — ворчит моя тезка, Лена, она здесь трудится горничной со дня открытия отеля. — Без году неделя, а строит из себя невесть что.