Это моя дочь
Шрифт:
— Опять ты? — спросила Ерофеева.
— Опять. Не уйду больше.
— Ишь ты какая…ну заходи.
Чистый уютный домик. Валенки у дверей поставила, с них сразу воды натекло. Ладони у меня розовые, замерзшие. Прошла за хозяйкой на кухне села, куда себя девать не знаю. Потом бутылку достала, на стол поставила.
— Ишь ты, — снова повторила она.
Не знаю, что было в той бутылке, но оно явно было крепче водки. Через полчаса меня немного подташнивало, в ушах звенело тонко, но это не самая большая жертва на которую я шла. Перетерплю. Главное, она — говорит. Не важно даже что, пусть
— Если бы знала я, уехала бы. Не стала бы… Насти мать, ты её не знаешь, раньше то королевой была. Карьер их, стало быть весь городок тоже. Даже когда все разваливаться стало и народ разбегался, все мужики у них работали. Потом Шахов приехал…перекупил. Они, оказывается, все в долгах были, перезаложено, так и остались ни с чем, а королевские замашки так и никуда не делись.
Молчание. Стопки. Хрустящий, пахнущий смородиновым листом солёный огурец. Тонкие полоски сала с розовыми мясными прожилками, присыпанные перцем и блестящими на свету крупинками соли. Пью холодную воду, пытаюсь унять жжение в горле.
— Я тогда ещё подумала не к добру все. Обнищали. Девочка их из города приехала. Отец пьяный у магазина в блевотине лежит, а она нос задрамши ходит. Не говорила ни с кем. А потом замуж и выскочила. Я уж выдохнула — уедет и хорошо. К тому времени уж мамка её с отцом померли, брат уехал. А она рожать сюда приехала, в мою смену ещё…
Ту ночь я помнила хорошо. Страшно. Боль такая, что словами не передать, не описать. И думаешь только о том, чтобы кончилось все скорее. И страшно, потому что говорили — вне твоего живота малышка долго не проживёт. Поэтому терпеть буду, но пусть только остаётся внутри… А Настя щебетала. Ей было не страшно. Она не выглядела нищей королевой. Она была милой, пусть я и ненавидела её за то, что она с таким счастьем ждёт свое дитя.
— Имя придумала? — спрашивала она меня. А я зубы стискиваю и терплю очередную схватку. Отрицательно головой качаю. — Как так? Я уже давно. Сразу девочку хотела, повезло мне.
А имя я придумала только тогда, когда узнала, что Дашка не умрёт. Дарья она. Подарок судьбы. Придумала тогда, когда унесла её так далеко, что казалось, не найдёт больше никто и никогда…
Глаза закрываю. Качает — забористая жидкость в этой бутылке. В ту ночь возвращаюсь снова и снова. Вспоминаю первый крик своего ребёнка. Как завернули её в пеленку и рядом со мной в кювез. Она ворочалась там тихонько, не плакала. А мне капельницу в руку, крови много потеряла. Я уснула. Когда проснулась Дашка словно ждала, смотрела на меня так внимательно из вороха пелёнок. Это уже точно была Даша, я это чётко понимала. Значит подмена произошла в первые же часы.
— Думала в петлю полезу, — продолжала говорить моя собеседница. — Никто этого не делал. Я даже стала верить, что ты… Не я. Да кому это нужно? Настя за свою кровь кого хочешь убьёт, элита, мать ее… Только у тебя причина была.
— Спасибо, — сказала я. — Я пойду. Спасибо.
Метель утихла. Я скатала снежок и укусила его за белый студеный бок. Зубы заломило от холода. Я подумала — отсутствие вестей тоже весть. Я знаю, куда я пойду дальше.
Глава 27. Демид
Бабушка не любила мой
Бабушка любила Аню. Пусть и говорила, что как и ожидалось, пигалица Настя родила немощного ребёнка, все равно любила. Ради неё и приезжала изредка, Аню мы часто возить не могли, она болела. И удивительно, что именно она спокойнее всех восприняла известие о замене детей. Тогда я даже успел подумать о том, что наверное, все эти сериалы с однотипными сюжетами, даже благо. Благодаря им бабушка считала, что такое вот случается и почти норма.
— Ищи дочку, — велела она. — Пошто тебе твои миллионы, если ребёнка сыскать не можешь? Теперь хотя бы понятно, чего девочка такая болезная, не могла наша кровь такой слабой быть…
Но разлюбить Аню все равно не смогла. Никто не смог. Просто невозможно было не любить её. И сегодня бабушка приехала. Долго кряхтела, набираясь духом, словно собираясь в кругосветное путешествие, а не три часа в комфортабельном автомобиле с личном водителем, и все же приехала. Желание увидеть родную кровь победило старческую лень.
— Настроил музеев, — презрительно сказала она. — Хорошо хоть в лесу живёшь, не видит никто такой стыдобищи.
Маленькая, в плаще с подкладкой, которому лет десять, не меньше, в платке. Она всегда в платке ходила, сколько я её помню, словно родилась сразу старой и в платке. Только после бани долго сидела, расчесывая седые, поредевшие уже волосы, в ожидании, когда высохнут, а потом снова собирала в пучок, закрепляя гребнем, и снова платок.
Я наклонился её приобнять, она прижалась на мгновение, легко похлопала меня по спине, и отстранилась.
— Веди ребёнка показывать.
Я не знал, как Даша отреагирует на то, что у неё есть прабабушка. Такая вот старенькая, такая маленькая уже, что едва самой Даши выше, и не верится, что я, такой большой и сильный — её внук.
— Она меня не любит, — предупредил я.
Пытался тактично донести ситуацию, как мог.
— А за что тебя любить то? — всплеснула руками бабушка.
Усмехнулся. Лестница была крутой, с красивым изгибом. Вторая лестница тоже. Бабушке уже хорошо за восемьдесят, не осилит, но к счастью имелся лифт, скрытый от глаз в одной из анфилад большого дома.
— Она ещё не привыкла просто.
Бабушка снова отмахнулась и засеменила за мной. Дашка обычно либо у себя в комнате, либо в игровой. Игровая выигрывает — оттуда видно аллею ведущую к воротам. Ждать маму Даша не устала, и часто так и засыпала на подоконнике, вместе с обоими своими котятами.
И сейчас — там же. Котята играют друг с другом на ковре, Дашка колени подтянула, устроила на них подбородок и смотрит. Мне казалось, что с каждым днем она все меньше и меньше разговаривает. Ничего, главное — ест. Наши шаги точно услышала, но даже не повернулась.