Это называется зарей

Последние грузовики, возвращавшиеся из Кальяри, переключали скорость в нижней части виа [1] Реджина-Элена, и от рева их моторов дрожали стекла. Было, наверное, часов восемь, так как начали уже продавать «Пополо». В вечернем воздухе звучал голос торговца газетами, похожий на хриплый крик петуха.

Валерио в раздражении встал и прошелся по комнате. Письмо осталось лежать на столе под лампой: элегантный голубой листок, покрытый круглым, твердым почерком. Отрицать не имело смысла: отвечать Анджеле стало для него тягостным испытанием. Привычным движением он провел ладонью по затылку, взял письмо… «Любовь моя, эта дата — 30 апреля — сияет для меня словно солнце. Я написала ее красным мелом на перекладине моего шезлонга. Буквы огромные, никак не меньше пяти сантиметров! Моя тетушка и доктор Ваничек смеются. Только вот досада: доктор запрещает мне лететь на самолете. За мной приедет мой отец, наконец-то я смогу покинуть эти горы и отправиться в Геную. Мой отец уже заказал нам билеты на „Реджиа ди Портичи“,

Валерио медленно сложил листок. Какое ребячество… Эта надпись на шезлонге… И эта манера в каждой строчке повторять «мой отец»… Он нервно провел руками по волосам и закружил по комнате, его обуревали противоречивые чувства, но под конец определилось главное: его вечер с Кларой испорчен. Какое-то время он вертел в руках немецкий кинжал, добиваясь, чтобы сверкнуло широкое лезвие, но мысли его были далеко. Внезапно им овладело раздражение. Как он дошел до этого? Желать, чтобы Анджела подольше не возвращалась! Ему пришлось отправить ее к родственнице в Альпы, чтобы она могла оправиться от нервной депрессии, которая начала всерьез тревожить его. Ему вспомнилось отчаяние Анджелы в день их разлуки. Ее залитое слезами маленькое личико. Четыре месяца. Прошло четыре месяца с тех пор, как уехала его жена. И он еще раздумывает… «Какая же я скотина!» Он должен немедленно ей написать. Причем очень милое, очень нежное письмо. Он снял колпачок с авторучки, достал листок бумаги… «Дорогая моя, я так рад был узнать, что скоро мы наконец-то встретимся…» Перо его замерло. Он задумался. Напротив, в большом зеркале над диваном он увидел чужого человека, пристально глядевшего на него. Лицо у него было смуглое с тонкими черными усиками и темными, ввалившимися глазами с резко очерченными веками. Он выглядел печальным и усталым. Тридцать пять лет. Ему было тридцать пять лет. «Середина нашего жизненного пути…» Незнакомец глядел на него с тем же пристальным вниманием, и Валерио, внезапно смутившись, опустил голову. «Ну и вид у меня, будто после отчаянной попойки. Слишком много работы… Надо бы съездить на Сицилию недели на две». Он любил Сицилию. Однако сегодня, пожалуй, лучше не предаваться ностальгическим воспоминаниям о зелено-золотистых бухточках возле Палермо. Он перечитал первую фразу и внезапно разорвал листок. Потом взял другой: «Дорогая моя, мне не терпится снова обнять тебя. При мысли, что ты скоро вернешься, я испытываю…» Он выпрямился, скомкал бумагу, бросил ее в корзину и встал «Прежде всего, встретиться с Кларой. Сказать ей, что Анджела будет здесь через несколько дней!» Он снова зашагал по комнате. И вдруг звук, похожий на выстрел, заставил его вздрогнуть. Это захлопнулись ставни. «Опять дурочка Дельфина забыла закрыть окно!» А ветер уже набирал силу, наваливаясь всей тяжестью на дом, заставляя скрипеть черепицу и подрагивать занавески. Казалось, сквозь ночь мчатся во весь дух нескончаемые составы поездов, и паровозы исходят надсадным, безумным свистом. «Сульфадиметилпиримидин, Импириэл кемикл лимитед».Этот тюбик не должен был находиться здесь, в комнате, его место внизу, в аптечке кабинета, где он принимает больных. Он уже не помнил, когда и зачем принес его сюда. Пальцы рассеянно катали тюбик. В памяти вспыхнуло смутное воспоминание о другом вечере, таком же ветряном и тревожном. Тобрук, сорок второй год. Палатки сотрясает песчаная буря, а вдалеке слышится душераздирающее громыхание немецких танков, обращенных в бегство. Он медленно провел ладонью по затылку. «Per non morire di tetano basta usare il vaccino» [2] . Взяв брошюру, он свернул ее наподобие длинной сигары. Как Клара воспримет эту новость? «Пойду к ней сейчас же. А письмо напишу завтра утром. Ведь авиапочту отправляют не раньше десяти часов». Он почувствовал, что такое решение немного успокоило его. К Кларе он, как обычно, пойдет садами. Он развернул брошюру. Ничто не в силах заставить его отказаться от Клары. Он ждал ее всю жизнь. Именно она вырвала его из той трясины, в которой он увязал уже несколько лет. «Per non morire basta usare il vaccino». Снова хлопнули ставни. Выругавшись, он прошел в соседнюю комнату. Снаружи тысячи котлов, казалось, изрыгали свой пар. Закрывая ставни, он выглянул в ночь и увидел бесновавшиеся у горизонта огромные тучи; меж их разорванными клочьями, изрезанными сернистыми просветами, стремительно скользила обезумевшая луна. На виа Реджина-Элена — ни души. Погруженный во тьму отель «Палермо» походил на выброшенный на берег огромный корабль. Ветер заставлял линии электропроводов издавать мелодичные стоны. Закрыв окно, он обернулся и увидел на комоде портрет своей жены. Studio Biancardi. Roma [3] . Очень удачная фотография. Анджела улыбалась ему. Умелое освещение в совершенстве передавало грустное сияние ее прекрасных серых глаз. Свет падал на радужную оболочку сбоку, делая глаза ясными, чистыми, таинственными, словно горные озера. Валерио подошел поближе к фотографии. Горные озера. Гладкие, прозрачные… Однако пора было идти. Он выключил свет, вернулся к себе в комнату. В общем-то, следовало обдумать этот вопрос спокойно. Клара стала его любовницей вскоре после отъезда Анджелы. Они были счастливы, несмотря на всевозможные хитрости, к которым им приходилось прибегать, чтобы утаить свое счастье. Анджела вернется в конце месяца. Ну и что, он не первый, кому приходится жить с двумя женщинами! Вздохнув, он толкнул стул, стоявший на его пути. «Я буду не единственным мужчиной, кто живет с двумя женщинами. Другие ведь как-то устраиваются». Он взял пальто, шарф. А если Анджела обо всем узнает? Слезы Анджелы… Это заранее лишало его мужества. На мгновение он неподвижно застыл в темноте посреди лестницы, испытывая нестерпимые муки при одной мысли о тех страданиях, которые может причинить Анджеле. И тут как раз послышался настойчивый стук в дверь. Позже Валерио будет вспоминать об этой странной минуте, когда он никак не решался открыть дверь. Но все-таки он спустился и открыл.

Он зажег в коридоре свет, отодвинул задвижку. Сразу же ворвался шум ветра и моря.

— Это ты, Пьетро! Входи живее.

Пьетро что-то проворчал. В своей фуражке защитного цвета с заостренным, надвинутым на глаза козырьком и головой, втянутой в плечи, он был похож на закоченевшую птицу.

— Чего тебе надо?

— Вас просит зайти Сандро. Вы собирались уходить? Стало быть, я вовремя поспел.

И он с довольным видом потер руки.

— Это из-за жены? Что случилось?

— С Магдой все в порядке. Я хочу сказать, что сейчас она спит.

— Сестра сделала уколы?

— Да. Но Сандро хочет вас видеть.

— Это срочно?

— Пожалуй, что так. Он очень нервничает. Мне кажется, он понял, что болезнь его жены — дело серьезное. И с ним неладно. Он может запросто наделать глупостей.

От Пьетро пахло хлевом. Он опустил воротник старой военной шинели и глядел на доктора своими маленькими живыми глазками с редкими ресницами. На левом виске у него виднелся розоватый шрам, уходивший под фуражку, — память о схватке в Неаполе с австралийскими рейнджерами [4] в сорок пятом.

— Может, это из-за Гордзоне, — заметил Пьетро.

— При чем тут Гордзоне?

— Не знаю. Я просто так сказал…

Гордзоне был хозяином, на которого работал Сандро.

— Он его донимает?

— Он уже давно его донимает, как вы говорите! С тех самых пор, как Сандро женился на Магде. Гордзоне все крутился вокруг крошки…

— Ах, вот оно что!

— Магда работала на ферме, и старому крокодилу очень хотелось заполучить ее. Еще бы, такая ладненькая милашка. Но ему пришлось поунять аппетит, этому Гордзоне, и вот теперь…

— Ясно. Минуточку! Пойду возьму фонарь и медицинскую сумку.

— А ваша машина?

— Не стану же я выводить машину из-за такого пустячного расстояния!

— Ну хорошо!

Слышно было, как бьются о берег волны. Они издавали глубокий, протяжный, торжественный звук, и казалось, будто рушатся высокие дома.

Вернувшись, Валерио увидел, что Пьетро рассматривает висевшую у входа в коридор фотографию под стеклом. На ней была изображена статуя Христа на краю дороги. Валерио сделал этот снимок в марте сорок четвертого где-то возле Бенафро. Джи-ай [5] использовали эту статую вместо столба для своих бесчисленных телефонных проводов, и Христос, затянутый путами, стягивавшими ему живот, шею и голову, и без того уже изуродованный обстрелом, казалось, страдал от еще более варварской пытки, чем распятие.

— Тебе это интересно? — спросил Валерио.

— Пожалуй. Такая фотография впечатляет.

— Даже такого отъявленного нечестивца, как ты?

Пьетро пожал плечами.

— Уж эти мне американцы… Просто уму непостижимо.

Валерио с улыбкой дружески похлопал его по спине. В тот момент, когда они уже собирались проститься, мимо проехал грузовик с шахты. Его кузов страшно громыхал на неровной мостовой виа Реджина-Элена. Мужчина, который вел его, поднял на лоб огромные черные солнцезащитные очки, и это придавало ему вид фантастического гигантского муравья.

Пьетро глядел вслед грузовику, удалявшемуся в ореоле толстого слоя пыли, поблескивавшей в свете фонарей.

— Придется, может, решиться и пойти наняться туда, наверх, — процедил он сквозь зубы. — Но такая работенка мне не по душе…

— Ладно, — сказал Валерио. — Ты правда не знаешь, чего хочет от меня Сандро?

— Он сам вам скажет, если еще совсем не чокнулся. Во всяком случае, если Магда умрет, он наверняка свихнется. Уму непостижимо, доктор, до чего он любит эту девчонку.

Некоторое время он шагал рядом с Валерио, шаркая своими сандалиями, каблуки которых были вырезаны из кусков велосипедной камеры.

— До чего же он любит эту девчонку, уму непостижимо, ей-богу! Сдается мне, что, если Гордзоне и сейчас от него не отстанет, ему придется пожалеть об этом.

Валерио пошел вверх по виа Реджина-Элена. Расставшись с ним, Пьетро отправился к своим друзьям в бар «Палермо». То была единственная часть старого отеля, которую Гордзоне незадорого удалось привести в порядок. Он отдал ее в аренду одному сицилийцу, который постоянно клял его, ибо дела шли из рук вон плохо, а ежемесячная плата была очень высока… «Магду, — думал доктор, — и без того замучила малярия, а тут еще навалилась дизентерия, которая сильно ухудшает ее состояние. Организм истощен, сопротивляется слабо. Если ей удастся выкарабкаться, это будет чудом».

Шел он быстро, прижимая левой рукой сумку и освещая перед собой путь фонариком. Ему не терпелось покончить с Сандро, чтобы поскорее отправиться к Кларе, которая уже, верно, заждалась его. С наступлением темноты она сидела в его любимой маленькой комнатке, забитой тканями, кружевами, стеклянными безделушками, а еще ее украшал вделанный в стену светящийся аквариум, где среди длинных водорослей и колонок крохотного храма медленно двигались карпы…

Фонарь освещал потрескавшийся тротуар и рекламные плакаты на стенах…