Это сильнее всего(Рассказы)

Кожевников Вадим Михайлович

В поселке по-прежнему царило безвластие.

Неожиданно на станцию приехал бронепоезд красных. У паровоза была сбита труба. В стальных заиндевелых доспехах вагонов чернели вмятины и пробоины. Косая бахрома сосулек висела под крышами. Мы с жалостью разглядывали этот тяжело раненый бронепоезд.

На перроне мы увидели нашего учителя. Он мял в руках шапку и о чем-то просил командира бронепоезда, тощего человека в фуражке и в стеганой промасленной куртке. Приплясывая, хватаясь за мерзнущие уши, командир нетерпеливо кричал:

— Ну,

чего вы ко мне пристали? Ну где я вам топливо найду, ну где? Ведь вы сами говорите, что шахтеры уголь водой залили. И правильно сделали. Теперь до весны его никакая сила не возьмет.

— Вы понимаете, — умолял учитель, и лицо его страдальчески вздрагивало, — я обещал докончить учебный год. Я связан словом.

— Да что вы на самом деле, — проныл уже совсем продрогший командир. — Мы к вам случайно попали, а вы наваливаетесь.

Увидев проходившего мимо матроса, он крикнул:

— Комиссар, поди сюда. Поговори с ним. Такой липучий!

Комиссар подошел.

— Топлива. Или я лягу на рельсы и не дам поезду тронуться, — твердо заявил учитель.

— Простудитесь, — весело сказал комиссар.

— Лягу! — закричал учитель. — Видите, — он показал на нас рукой. — Разве это дети? Целые дни они палят по собакам из винтовок.

— Ничего, пускай учатся, — рассмеялся комиссар. Учитель отшатнулся. В его лице было столько горечи, обиды, отвращения, что матрос вначале опешил, потом сказал торопливо.

— Вы расскажите толком, в чем дело, товарищ! Выслушав, матрос указал на ледяную блистающую гору, возвышавшуюся над поселком, и спросил:

— Эта, что ли?

— Да… — подтвердил Петр Антонович и поспешно заявил: — Революция — это созидание, это будущее…

— Понятно, — перебил его матрос.

Обернувшись к командиру, он спросил:

— Со снарядами у нас худо?

— Шестнадцать осталось. Ты сам знаешь.

— Четыре придется им дать, — сказал комиссар. Командир от изумления, несмотря на мороз, побагровел.

— Да на кой им снаряды, печи топить, что ли?

— Ударить по горе из орудий, наломает им, сколько нужно.

— Да нам через беляков пробиваться! — с отчаянием закричал командир.

— Не жадничай, — задушевно сказал матрос и, кивнув головой на учителя, серьезно произнес — Что ж, за ребят он один перед революцией отвечать должен?

Обрадованный учитель, тревожась, спросил:

— А не промажете?

Командир, озверев, оглянулся на учителя и, ухмыльнувшись, сказал:

— А мы не промахнемся. У нас расчет, математика.

— Вот видите — математика! — воскликнул учитель.

— Ладно, сагитировал, — и командир пошел к бронепоезду, на ходу бросив: — Вы бы уши чем-нибудь заткнули или в сторонку отошли. Сейчас ударим.

Четыре удара, четыре свистящих вопля вырвались из напряженно вытянутых орудийных дул, и мы видели, как под ледяной горой поднялись четыре черных фонтана и медленно рухнули.

Бронепоезд ушел. Учитель долго стоял на рельсах,

размахивая шапкой.

Уголь мы возили в школу на санях. Учитель шел вслед за санями, жадно подбирал оброненные куски угля и клал их в карман, потом в шапку.

На следующий день мы пришли в школу. Печи с раскаленными дверцами источали жар. Мы нерешительно сняли шубы и шапки.

Петр Антонович собрал нас в большом зале.

— Дети, — сказал он, — это тепло, согревающее нас, добыто из самого драгоценного материала. Помните об этом, дети!

И тогда Варя Грачева спросила:

— А они пробились, Петр Антонович?

Петр Антонович поглядел на нас внимательно и серьезно, потом тихо сказал:

— Вы должны хорошо учиться, дети.

Через три месяца наши отцы вернулись домой. Колчак был разгромлен. Весна украшала землю. Деревья вытягивали ветви и выбрасывали зеленые пучки листвы. Солнце было огромным и тяжелым.

На торжественные экзамены Петр Антонович пригласил наших родителей. Он волновался. Просил нас не волноваться. Но мы волновались.

Старик Акулов, сидя в президиуме, каждую секунду поправляя очки, сползающие с носа, щелкал на счетах, проверяя наши устные ответы по математике. Он все время кричал:

— Красиво! Тютелька в тютельку! Как в аптеке.

Потом он наклонился к Петру Антоновичу и шепотом спросил:

— Коровка-то как поживает?

Петр Антонович покраснел и сказал:

— Спасибо, ничего.

— Может, вы ее скушали? — полюбопытствовал Акулов. — Так на здоровьечко.

1936

Лунная ночь

Объезжая бригады, я заблудился в степи. Блуждая в камышах, измучил лошадь. Лошадь хромала и, оглядываясь, просила отдыха.

Я решил ждать рассвета.

В небе копошились звезды. Все было озарено ровным голубым пламенем неба. Огромная тишина лежала в степи. Нигде я не видел столько невозмутимого покоя.

В земле напрягались разбухающие зерна, выталкивая зеленые побеги.

Я слез с седла, вынул краюху хлеба и стал есть, глядя на звезды. Лошадь подошла ко мне, втягивая воздух, всхрапнула: она тоже хотела есть.

Я разломил хлеб и отдал ей половину.

Слизав крошки с ладони, лошадь благодарно мотнула головой и пошла нюхать несъедобные, костлявые камыши.

Я был одинок под этим громадным прозрачным небом.

Где-то далеко заржала лошадь. Я крикнул. Через некоторое время ко мне подъехал облитый лунным светом всадник.