Это случилось в тайге (сборник повестей)
Шрифт:
— Решили работать комплексом, — с ходу доложил Виктор. — В общем, организуем бригаду…
Фома Ионыч особой радости по этому поводу не выразил. Смущало, что бригада будет состоять только из „блатяков“. Опять одни, сами по себе. И главное, приходится им доверить коня. Конь — тварь бессловесная, не придет жаловаться. А доброго отношения к беззащитной скотине от головорезов ожидать нечего.
Но Шугин отказался от коновозчика, которого хотел сосватать в бригаду мастер. Сказал твердо: будем работать
— Штука! — задумался Фома Ионыч. — Боюсь я вам коня выделять. Замордуете вы его.
Шугин начинал злиться; но тут — вовремя — вмешался Иван Тылзин:
— Маленькие они, что ли, Фома Ионыч? Людям на коне работать, зачем же они его уродовать станут?
Тот недовольно метнул в его сторону двух солнечных зайчиков со стекол своих очков. Покрутив головой, словно выискивал место, куда увести Тылзина для объяснений с глазу на глаз, обескураженно махнул рукой:
— Ты пойми, Иван Яковлевич. Конь не машина, коню отношение надо. А они? Разве они по-человечески могут — такие?
Руки Виктора Шугина сами собой метнулись кверху, судорога свела пальцы. Усилием воли заставив, как ему показалось, окаменеть сердце, он сдержался. Процедил через стиснутые зубы:
— Был бы ты помоложе, подлюга… Рук марать неохота. Уйди, гад! Сгинь!..
Между ними встал Тылзин.
Зачастил испуганно:
— Витька! Витька! Брось! Брось! — И видя, что Шугин опустил руки: — Вот так, вот и молодец!..
Иван Яковлевич совершенно растерялся: что говорить дальше, как говорить? Мастер оскорбил парня, ударил в больное место — Тылзин угадывал это. Но мастер есть мастер, да еще старик. А. Шугин на него с кулаками, с матом. Как можно?
— Разве кулаками правду доказывают? — выигрывая время, подступил он к Шугину. — Ты что?
Тот скрежетнул зубами.
— Ну вот! Психуешь? — обрадовался предлогу Тылзин. — А другие, думаешь, не имеют нервов? В горячке, братец, и не такое скажешь. Он, — Иван Яковлевич через плечо показал на мастера, — еще похлеще мне сейчас выдавал. За Ягодку. И фашист, и шкуродер. По-всякому, а я постарше тебя! Ну и не остыл, а тут ты — тоже насчет коня. Должен же понимать, что старик ведь. Спроста брякнул…
— Прошлого мне забыть не можете, — сказал Шугин. — Я знаю! Тогда освобождали зачем?
Тылзин всплеснул руками.
— Да разве кто в уме такое держал? Спроси, он тебе сам скажет.
Иван Яковлевич рискнул отступить, оставив парня и мастера лицом к лицу.
Фома Ионыч понял нехитрую дипломатию Тылзина. Осознал он и всю непозволительность промаха: действительно, брякнуть такое!.. Мастер, коммунист! Человек, обязанный перевоспитывать!
Надо было во что бы то ни стало выкручиваться!
— Знать я твоего прошлого не хочу, — напористо, с нотками обиды в голосе, начал он. — Я к тому, что
Шугин и верил и не верил. Сердцем чувствовал: не то подразумевал мастер! Но с другой стороны, ему везде мерещатся такие попреки прошлым. Как зайцу — собаки. Может, на самом деле Фома Ионыч не думал об этом. А они, мол, кто? Сопляки!.. Могло и так быть…
— Если неправильно понял — извиняюсь! Только… я к вам с делом, а вы… Что мы — звери, коня вашего мучить?..
У Фомы Ионыча упал с души камень.
— Видишь, тут как — одно к одному. Голова кругом. Понятно, что дам коня. Но опять же ты с кулаками ко мне полезешь. Кони — они за возчиками закреплены. Не могу я у человека коня отобрать. Вот из подменных выбирай любого…
— Витязя вполне можешь брать, — посоветовал Иван Яковлевич. — Тягучий. Не гляди, что девятый год. И зубы еще добрые…
Конечно, если выбирать из двух — надо брать Витязя. Это Шугин и сам понимал. Лучше Витязь, чем чужой человек в бригаде. Да и как его возьмешь, нового? Кем-то из своих надо тогда поступаться…
— Черт с ним, возьмем Витязя, — решил он. — Возить Стуколкин будет.
Тылзин уже повеселел, мог шутить:
— Во-во! Вы его вроде Цыганом дразните, так это ему по специальности — коногонить. Какой же цыган без лошади?
Когда Шугин ушел, Иван Яковлевич сказал гневно и осуждающе:
— Эк тебя за язык-то дергает!
Фома Ионыч засопел, зашарил по карманам — как будто срочно понадобились спички. Нашел. Вычиркнув, подержал огонек над курящейся и без того трубкой. Пряча глаза, объяснил невразумительно:
— Понимаешь — затмение нашло…
Тылзин устало опустился на пышную охапку сена, по пояс в нем утонув. Достав папиросы, тоже закурил. Вздохнул:
— А говорим — воспитывать!
— Я, брат, не говорю. Не лезу. Это ты зря.
— Так ведь надо воспитывать-то. Воспитывать, а не так вот, словно по голове кувалдой. Шугин — он гляди как выправился…
— Сколь волка ни корми, все в лес смотреть будет!
— А кто их кормит?. Сами едят, сами на хлеб зарабатывают. Нашими пирогами не больно прельстишь. Поди как твоя Лужня сладка! Леса да небеса!
— А я про что?
— Не-ет, ты про другое!.. Ты мне — что воспитывать ни к чему, что пропащий они народ? Так?
— И про то, что разговоры одни…
— Вот, вот! Я же тебе о другом. Насчет разговоров ты, может, и прав. Может, конечно, в другом месте и не только разговоры, а у нас — это точно. Нам тут самих себя не воспитать, чего уж дальше замахиваться. И все же ты посмотри: Витька-то Шугин извинения у тебя запросил? Шугин! Ты это как понимаешь?