Это у меня в крови
Шрифт:
Я попрощалась с адвокатом и взглянула на часы. Девять утра. День тянулся медленно и ужасно. Для меня потеряны какао-ферма, школа, друзья. Я устала от квартиры Саймона Грина, воняющий кошачьим лотком. Я не была в состоянии сходить на прогулку.
Выглянула в окно. За ним был парк, но в нем никого. Я даже не знала, в какой части города нахожусь. (Бруклине, да, читатели, но уголков Бруклина много) Где же жил Саймон Грин? Я прожила тут неделю, но не удосужилась спросить.
Нужно сходить наружу. Я одолжила дутую куртку хозяина квартиры, убедившись, что капюшон хорошо
Я спустилась.
После моего прилета на улице стало еще холоднее. Небо было серым, похоже, пойдет снег.
Я прошла примерно полмили по холму, потом мимо винных погребов, школьников, магазинов винтажной одежды и церквей. Меня никто не заметил. Наконец, я добралась до ворот кладбища.
На них было написано название – Гринвудское кладбище. Я не была там с похорон отца, но помнила, что тут расположен участок нашей семьи. Здесь похоронены мама и бабушка, чью могилу я не навещала. (В сторону: я раскрыла секрет, в какой части Бруклина жил Саймон Грин – он жил в Сансет-парке, где жили многие Баланчины до переезда в Верхний Ист-Сайд.)
Я прошла через кладбище. Я помнила примерную дорогу к семейной могиле, хотя все-таки пару раз мне приходилось возвращаться. В конце концов, я поняла, что не знаю, куда иду и отправилась в информационный центр. Я набрала Баланчиных в древнем компьютере и получила расположение на карте. Я вновь двинулась в путь. Становилось все холоднее и темнее с каждой минутой, на мне не было перчаток и я задалась вопросом, а зачем я вообще пошла.
Участок был с дальнего края кладбища: пять надгробий и пустые места. Скоро мой брат присоединится к ним.
Могила бабушки была свежей, надгробие – маленькое и простенькое, с выгравированной надписью «Любящая мать, жена и бабушка». Я заинтересовалась, кто же это написал. Встала на колени, перекрестилась и поцеловала камень. Хотя обычай ставить цветы на надгробие вышел из моды, я видела их на фотографиях и захотела принести их. Даже парочку гадких гвоздичек. Как еще сказать, что я была здесь? Как еще сказать, что я думаю о тебе?
Могила мамы была рядом. Ее надгробие в форме сердца гласило: я принадлежу своему возлюбленному, а возлюбленный мой – мне. Никакого упоминания о детях. Как мало я ее знала, и как мало она знала меня. По краям ее могилы выросли сорняки. Я достала мачете и срубила их прочь.
Папа был возле мамы: всегда видь светлую сторону. На его надгробие кто-то положил три зеленых веточки, похожих на траву. Веточки, придавленные небольшим камешком, были свежими, очевидно, их положили недавно. Я наклонилась понюхать их. Мята. Интересно, что она значит и кто принес ее. Наверное, кто-то из папиных коллег.
Можете счесть меня бессердечной, но при виде могил я ничего не чувствую. Слезы не выступили. Лео погиб, Имоджен погибла, Тео ранен – а глаза мои были сухи. Смерть есть смерть, хоть заплачься, их не вернешь. Я закрыла глаза и
Когда я вернулась домой к Саймону Грин, он уже ждал меня.
– Я уж решил, что тебя убили, – сказал он.
Я пожала плечами.
– Нужно было прогуляться.
– Виделась с Вином?
– Конечно нет. Гуляла.
– Ну, заходи. Мы встречались с Бертой Синклер, но должны быть в центре города через двадцать минут. Она будет разговаривать только с тобой.
Я была одета в куртку, штаны и рубашку Саймона, но времени на переодевание не было.
Мы спустились и сели в машину. По большему счету, Саймон Грин заимствовал ее после покушений, чтобы мы с Нетти избежали общественного транспорта.
– Думаете, там будут газетчики?
Он ответил, что надеется на обратное, хотя не уверен в этом.
– Меня отправят в Свободу?
– Нет. Мистер Киплинг договорился с людьми Синклер о твоем домашнем аресте до похорон Имоджен.
– Отлично, – я откинулась на спинку сиденья.
Саймон Грин похлопал меня по колену.
– Не бойся, Анни.
Я не боялась, а почувствовала некоторое облегчение оттого, что не надо прятаться.
Офис окружного прокурора располагался в том районе города, которого вся моя семья старалась избегать – это территория правоохранителей. На ступенях прессы не было, но прямо перед офисом происходил митинг за легализацию какао. Только двенадцать человек, но довольно шумных.
– Много их развелось в последнее время, – прокомментировал Саймон Грин, подъезжая к обочине Хоган Плэйс.
– Я буду здесь. Мистер Киплинг ожидает тебя в вестибюле.
Я накинула капюшон куртки Саймона Грина.
– Почему стало так много митингов в поддержку какао?
Саймон Грин пожал плечами.
– Время покажет. Люди устали от малого количества шоколада. Твой кузен Микки работает неправильно. Его отец болен, и он встревожен. Удачи, Аня, – Саймон Грин захлопнул за мной дверь и я пошла.
Я пробралась через митингующих.
– Возьми одну, – попросила девушка с косами. Она протянула мне листовку. – Ты знаешь, что какао укрепляет твое здоровье? Настоящая причина запрета – себестоимость его продукции.
Я сказала ей, что уже слышала об этом.
– Если мы не будем полагаться на снабжающих нас недобросовестных мафиози, риска не будет вообще!
– Какао сегодня. Какао сегодня. Какао сегодня, – скандировала толпа и размахивала кулаками.
Я, отродье недобросовестных мафиози, пробралась через обезумевшую толпу в вестибюль, где ожидал меня мистер Киплинг.
– Ну там и зрелище, – сказал он. Он сбросил с меня капюшон и поцеловал в лоб. Мы не виделись друг с другом с самого моего заключения в Свободу.
– Анни, моя дорогая, как ты?
Я не хотела подробно останавливаться на своем времяпровождении, потому что ничего хорошего из этого не выйдет.
– Мне не терпится покончить с этой встречей. Я готова смириться.
– Хорошо. Идем.
Мы записались в приемной, затем поднялись на лифте на десятый этаж. Наконец, помощник проводил нас в офис.