Это я, смерть
Шрифт:
Откуда? Выгребли же!
Под радостными взглядами фуражечных Серый лезет во внутренний карман куртки.
– Э, куда, стоять! – командует первый фуражечный, и Серый обалдело замирает. Он так и стоит с раскрытым ртом, пока его охлопывают, ощупывают, пока вытаскивают из внутреннего кармана – да, его, родимого, кошелек с получкой, а еще паспорт.
– Денег-то, – дружелюбно говорит первый фуражечный.
– Так это, – сипит Серый. – Получка же.
– И где трудимся?
– А вон, – кивает Серый гудящей головой. – Стройка там.
Первый долго, только что не шевеля губами, читает буковки в паспорте, в листочке
– В порядке вроде всё, – удивленно тянет он.
– Так кто ограбил-то тебя? – ласково интересуется второй, покачиваясь с пяток на носки и обратно. – Говоришь, ограбили. Что украли-то?
– Так это, – говорит Серый, с ужасом понимая, что не знает, какие слова нужно говорить в такой ситуации. Чего сказать-то? Что украли кошелек и документы, но вот они, как-то взяли и обратно вернулись? Что сидел в лесу и выл волком, а потом раз – и сижу уже тут, на развилке? Что выгребли, скоты малолетние, даже мелочь, да только вот она, мелочь, на асфальте валяется?
– Так это, – находится он. – Часы же.
– Эти, что ли? – весело спрашивает первый, звонко щелкая по левому запястью Серого.
Серый поднимает руку, смотрит на циферблат. Так и есть. Тикают командирские часы, мамкин подарок.
– Да тут шутник у нас, я гляжу, – говорит второй, качаясь.
И тут у Серого вспыхивает в голове слепящий сварочный огонь. Что ты делаешь, тупой, что ли. Тебе сейчас от этих отделаться надо. А не думать, как это всё да откуда. Потом подумаешь, думальщик. Давай, шевели языком уже. Надо, Серый, надо.
– А другие часы, – говорит он не своим плаксивым голосом. – Девушке в подарок купил, вот с получки. Ну и нес в кармане, а они втроем, ну и вытащили.
– Другие, – кивает второй, качаясь.
– Кто ж часы в карманах-то носит, – сокрушенно покачивает фуражкой первый. – Эх, деревня. Деревенский ведь?
Серый, подумав, кивает.
– Ну что, деревня, – вздыхает первый, протягивая Серому его кошелек. – Спрячь поглубже.
– А это, паспорт? – просит Серый.
– И паспорт держи. Заявление будешь писать, нет?
– Ты подожди – заявление, – щурится второй, переставая наконец качаться. – Чего он тут-то сидел, вот мне что интересно. Ты, тебя где ограбили-то? Ты пил, что ли? Э, пьяный, что ли, говорю?
– В лесу, – честно отвечает Серый. – Не пил я совсем. А тут не помню как. Провал в памяти.
– По голове, что ли, дали? – сочувственно спрашивает первый.
– Ну, – соглашается Серый. – Башка болит как не знаю что. А я не пил, нет. Дыхнуть могу.
– Вообще что-то ребятки раздухарились, – тянет первый. – Подростки ведь? Нет? Лица запомнил?
– Ну, – говорит Серый. – Мелкие. Втроем были. Вон там, на той тропинке.
– А, ну тут у них место намоленное, – это второй.
Кажется, никто из них троих не хочет ничего оформлять. Кажется, оба фуражечных предпочли бы оставить тут Серого и поехать дальше. Да и Серому совсем не улыбается никуда с ними ехать. Но как-то получается, что он садится на заднее сиденье и, вдыхая крепкий запах носков и табака, дает увезти себя к черту на кулички, проходит в железные ворота, долго сидит в жестко прокуренном кабинете, показывает тысяче людей свои чудесно вернувшиеся документы, рассказывает зевающему дядьке о том, как трое малолеток, наскочив всей кодлой, вынули из его кармана коробочку с дамскими
Ну что, иди, Серый.
А куда идти-то?
Серый долго блуждает по незнакомому району, пока чудом не выныривает к родной стройке. Ага, ну тут просто – до той дороги, а дальше можно тропиночкой. А вот вам лысого – тропиночкой. Сами по этой тропиночке теперь ходите, а я лучше уж дам крюка по дороге. Прямо, а потом налево.
Серый вышагивает по дороге. Поднимает с обочины палку, сжимает пальцами. Ну-ка суньтесь-ка. Я теперь ученый.
Никто к нему не суется. Никого нет. Только иногда проезжают машины, и всё. И темно уже, как в деревенском сортире.
Как же это, думает Серый. Ведь вытащили. А я там сидел, а потом уже не там. Мозгами я, что ли, двинулся? Пойти в дурку сдаваться? Или правда вот это всё провернул, время назад, как будто ничего не было?
Тут без пол-литры не разберешься.
А что, я сегодня ее заслужил, пол-литру. И так полтора месяца сухой.
И куплю, думает Серый, стоя в тамбуре. И парням поставлю.
А там, может, до чего и додумаюсь.
Арина. Помогите
Куда это ты так рано выбралась, дитя мое? К бабушке.А что ты там несешь под фартучком?
Положи-ка, внучка, пирожок на стол, горшочек на полку поставь, а сама приляг рядом со мной!
Он говорил – все так делают.
Он говорил – ладно, ладно.
Он говорил – а что такого.
Ничего такого действительно не было. Потерпеть можно. Тем более что это недолго.
У тети Анечки родилась дочка Юлечка. Ариша с мамой ходили их повидать, но почти ничего не увидели. Они стояли под окнами какого-то большого дома, и в одном окне на третьем этаже появилась фигурка и им махала – это была тетя Анечка. А потом фигурка исчезла и тут же вернулась с белым свертком – это была Юлечка.
Но сегодня их выписывают из роддома, и поэтому будет праздник.
Ариша с мамой, папой и Степушкой идут в гости. Степушка уже давно умеет ходить сам, но не быстро, поэтому его все равно везут в коляске. Арише даже дали немного повезти Степушку, и соседские бабушки ахают и называют ее помощницей золотой, отчего Ариша ужасно гордится всю дорогу. На Арише синий сарафанчик, расшитый красными маками; если покружиться, то он становится как колокольчик.
Дом, где живет тетя Анечка, уже битком набит народом. Приехали какие-то родственники дядиигнатовых родителей и, что самое хорошее, привезли дочку – девочку немного постарше Ариши. Ее зовут Зоя, а ее мама называет ее Зая, и все остальные тоже привыкли, что она Зая. Зая умиляется Степушке и долго таскает его на руках. Арише это немножко обидно, потому что она сама хочет поиграть с Заей, а Степушки ей хватает и дома. Но вот Степушку наконец у Заи забирают, и можно с ней вместе забраться в уголок дивана и там болтать.